Абрютин только руками развел. Знаю, что у него супруга сама готовит и убирает, а на тяжелые работы, вроде колки дров, нанимают кого-нибудь из мещан. И стирает не сама, а прачке отдают.
— Надо молоденькую брать, — посоветовал исправник, потом хмыкнул. — Но коли совсем молоденькую — так не умеет ничего, а в возраст войдет, стряпать научится — так через год-два замуж выскочит, детей примется рожать.
Наталья Никифоровна в письме тоже советовала брать молоденькую. Ну да, щи да кашу сварит, а что еще? Еще бы и пироги неплохо, да я бы и от блинов не отказался. Но где взять-то?
Спрашивается, откуда брались кухарки в художественных произведениях? Но там действие происходило в крупных городах. Все-таки, в Москве или Санкт-Петербурге предложений рабочей силы больше, чем у нас. И наши девки и бабы едут за лучшей долей, и чухонок хватает.
А у нас? Крестьянскую девчонку, лет десяти-двенадцати, в няньки нанять — без проблем, но мне кухарка нужна.
— Забыл вас поздравить, — усмехнулся Василий Яковлевич. — От всей, так сказать души, и от всего сердца. Жених!
— Заранее приглашаю вас с супругой на свадьбу. Официальное извещение будет позже, когда с датой и местом определимся.
— И я, и жена сочтем за честь, — слегка поклонился Абрютин. — Если в Череповце — всенепременно будем, но если в Новгороде…
Василий Яковлевич не договорил, но и так понятно. Новгород у всех под большим вопросом, а Петербург — тем более. Хотя, мое дело пригласить, а уж как там отреагируют друзья и родственники — их дело. Как говорил мой друг-грузин, приглашая на свадьбу в Грузию — дескать, я приглашаю, а уж как ты приедешь — твои проблемы. Впрочем, Абрютин как раз в Санкт-Петербург может поехать. Будет повод побывать в столице, наверняка каких-нибудь однополчан встретит. Он, кажется, в Гатчине служил?
— Про помолвку вам Виктория Львовна сообщила?
— Эх, кто об этом только не сообщал⁈ — махнул рукой исправник. — Такое событие! О нем в городе еще лет десять помнить будут, а то и дольше. Если бы не смерть предводителя дворянства, о вашей помолвке судачили бы на каждом углу. А так, из-за гибели Николая Сергеевича, ваше… скажем так, не совсем обычное предложение руки и сердца любимой, перестали быть самой важной новостью. Но, уверен, про смерть господина Сомова забудут, а вот ваше необычное предложение помнить станут еще лет десять.
Что ж, город я в очередной раз повеселил. Но самое забавное, что никто не зудел о погубленной репутации Леночки. Какая, к лешему, погубленная репутация, если барышня поцеловалась со своим женихом, да еще и колечко обручальное получила? Вот, если помолвка расстроится, тогда да. Но все бывает. Бывало, что из-под венца невеста к другому сбегала.
— Надеюсь, вы не сердитесь на мою свояченицу? — озабоченно поинтересовался Абрютин. — Виктория рассказала, что ей пришлось вас выгонять.
— Ерунда, — отмахнулся я. — Напротив, огромное ей спасибо, что заступилась за Леночку. Если бы не сестра вашей супруги, мою невесту отстранили бы от занятий на три недели, а потом пришлось бы нагонять. Кстати, Виктория Львовна никакого наказания не понесет?
— Наверное, лишат половины наградных, — вздохнул Абрютин. — Все-таки, случай неординарный. Воспитаннице сделали предложение прямо в стенах гимназии, но отвечать за нее должна классная дама.
— А сколь велики наградные? — встревожился я. — Я вообще не знаю — сколько жалованья получают преподаватели.
— Те, у кого классный чин, как у нас с вами, то неплохое. У надворного советника тысяча двести в год, у коллежского советника еще выше. У кого чина нет, те меньше. Жалованье Виктории — триста шестьдесят рублей в год. С наградными — четыреста.
Сделав мысленное усилие, поделил годовое жалованье на двенадцать, получил двадцать пять. Не так, чтобы совсем плохо, но негусто. Если собственный дом или казенная квартира — так еще ничего, а коли снимать, то хуже. Половину наградных я найду. Да что там — и сорок рублей отдам, тем более, что Литтенбрант вернул часть долга.
— Если я компенсирую Виктории Львовне лишение премии, она обидится?
— Как вы сказала? Лишение премии? Забавно звучит…
Ага, опять неологизм ввернул. Или анахронизм?
— Это я так… Наградные, вроде, как премия.
— Если желаете — спрошу. Но думаю, что не стоит ничего предлагать. Откажется. Виктория — женщина гордая, к тому же, искренне считает, что это ее вина. Мол, если бы она провела воспитательную работу с Еленой Бравлиной, то барышня проявила бы бо́льшую твердость, да и Чернавского нужно было сразу гнать в шею.
— Н-ну, теперь-то чего переживать? — протянул я.
— А на будущее? Думаете, кроме вас женихов в гимназии не появится? Дурной пример заразителен, — усмехнулся Абрютин. — Гимназистки словно ошалели. Каждая мечтает, чтобы жених прямо в гимназии предложение сделал. Мол — так романтично!
Мы еще немного повздыхали, потом перешли к делам. Все-таки, вдруг у полиции имеется какая-то зацепка? Сомов и гувернантка? Зачем Сомову и его сыну так подставлять какую-то гувернантку? В чем смысл?
Василий Яковлевич ничем порадовать не смог. Он даже канцеляриста не стал вызывать, чтобы тот покопался в бумагах, а сразу сообщил, что экс-гувернантка ни в чем подозрительном не была замечена. По крайней мере — полиция об этом не знает.
— А что с самим Сомовым? — поинтересовался я. — Не было ли какого-нибудь скандала? С ним, с его близкими?
— Совсем ничего, — покачал головой Абрютин. — Я ведь уже приказал проверить. Знаю, что вы любите копаться в прошлом. Увы. Ни с ним, ни с его родственниками никаких происшествий или курьезов. Насколько он был хорош, как предводитель дворянства, тут уж не мне судить. О том, что у покойного Николая Сергеевича имелась слабость — про это все знали. Но кто без слабостей? Если только вы, так и то… То вы трактир разнесете, то уроки сорвете. Но вы романтик. Что с романтика взять?
Я слегка возмутился.
— Василий Яковлевич, напраслину не возводите. Трактир стоит, а предложение я на перемене делал, уроков не срывал. А вы, сами-то, не романтик?
— Какой из меня романтик, — усмехнулся Абрютин. — Я человек приземленный. Правда… — сделал Василий Яковлевич паузу, — был грех, в молодости жену свою украл.
— Вот это да! — восхитился я. — Расскажите. Жуть, как интересно!
— Я еще подпоручиком был, когда с Верочкой встретился. Замуж позвал, но ее родители дочку выдавать не хотели. Не то, чтобы вообще не хотели, предлагали попозже, когда я на ноги встану. И жалованье скудное, война на носу — это как раз в то время было, когда сербы и черногорцы против турок воевать начали. Понятно, что и мы в стороне не останемся. Вот, пришлось невесту воровать, тайком венчаться. Скандал, разумеется, да и родители наши очень обиделись. Я едва из полка не вылетел. Мне даже чин поручика почти на год задержали. Потом с турками воевать ушел, Верочка с ребенком в Череповец переехала, к Виктории. Свояченица моя как раз в гимназии место получила, квартиру казенную. Родители посердились, да перестали. На людях-то не выказывали, но дочке втихую деньгами помогали. Война закончилась, Виктория написала, что в Череповце вакансия в полиции открылась — помощник исправника. А меня в одной э-э… переделке крепенько взрывом приложило, спина болеть стала, с ногами тоже беда. Понятно, военной карьере конец. Подумал-подумал, да и в отставку подал. Титулярного советника при переводе на гражданскую службу получил, через год на исправника поставили. Я теперь надворный советник, а в армии хорошо, если бы капитаном был.
— Однако, Василия Яковлевич! — покрутил я головой. — О вашей жизни можно роман написать.
— Иван Александрович, а почему только обо мне? — хмыкнул исправник. — У нас, кого не возьми — о любом можно роман написать.
Вот здесь он прав. Разве о жизни Натальи Никифоровны нельзя роман написать? А помощник пристава Егорушкин?
Я-то думал, что череповецкий исправник правильный человек, а он, оказывается, жену украл! Молодец.