Литтенбрант не обиделся, только удивленно спросил:
— А за что — по морде?
— Во-первых, за то, что вы верите всякому вздору. Во-вторых, что притащили письмо, порочащее вашу невесту, почти незнакомому человеку. Вы делаете достоянием чужих ушей личную жизнь своей будущей жены. Даже не знаю — что хуже.
— Иван Александрович, у меня нет здесь ни родственников, ни близких друзей. Так получилось, что именно вы познакомили меня с Натальей Никифоровной, вы одолжили денег на свадьбу.
— То есть — несу ответственность и за невесту, и за тех негодяев, которые решили опорочить ее честь? — усмехнулся я.
— Нет, что вы, — смутился Петр Генрихович. — Вы произвели на меня впечатление человека, с которым можно поделиться наболевшим. Нелепо требовать от женщины, побывавшей замужем, чтобы она сохраняла девственность. Но это письмо? Этот адюльтер?
— Будете есть? — спросил я, кивая на тарелку с бутербродами. Мне самому почему-то есть расхотелось.
Литтенбрант выпил очередную порцию водки, взял бутерброд с сыром и принялся жевать. Глядя на него, я уцепил бутерброд с колбасой.
Откусив кусок, прожевав, задумчиво изрек:
— Любопытно — кому так сильно досадила Наталья Никифоровна, чтобы этот субъект отправлял анонимные письма? Наверняка какой-то отвергнутый жених.
— Письма? — вытаращился на меня Петр Генрихович.
— Ага, — подтвердил я, потянувшись за заварочным чайником. — Чай будете пить или ограничитесь водкой?
— Да подождите вы с чаем! — рыкнул сельский следователь. — Вы мне про письма скажите. Что за письма? Кто их получал?
— Я уточнить хочу — если будете чай, то я еще самоварчик поставлю, на двоих здесь не хватит, — ответил я, проверяя — Литтенбрант уже «закипел» или еще нет? Не закипел, но близко. — Я тоже получил парочку анонимных писем. И тоже почему-то из Устюжны. Почерк очень похож на почерк в вашем письме. Жаль, что свои я сжег, могли бы сличить.
— Вас поставили в известность, что Наталья Никифоровна имела роман с поручиком? — вытаращился на меня сельский следователь.
— Нет, что вы. Мне эти сведения до одного места. Наталья Никифоровна замечательная женщина, но ее личная жизнь волнует меня меньше всего. В первом письме сообщили, что я напрасно встал на квартиру к этой хозяйке, потому что она отравила своего мужа — коллежского асессора Селиванова. А во втором — что она скверная хозяйка и ее постояльцы постоянно страдали поносом.
— И что вы?
— А что я? — пожал я плечами. — Навел справки — отчего умер покойный коллежский асессор, узнал, что от грудной жабы. А про поносы даже и выяснять не стал. Может, у кого-то из мальчишек и был понос, но мало ли, что подростки могли сожрать?
— Так вы считаете, что анонимное письмо — это ложь?
Вообще-то, мне известно, что это не ложь, а чистая правда.
— Я вообще ничего не считаю, — пожал я плечами. — Думаю — не пришлют ли вам очередное письмо, где распишут, что у вашей избранницы был роман со своим постояльцем, то есть — со мной?
Петр Генрихович озадаченно посмотрел на меня, потом расхохотался.
— Ну, Иван Александрович, вы и шутник. Вот это было бы чересчур. В такое бы я не поверил!
— И правильно бы сделали, — с совершенно серьезным видом сказал я. — Если бы у меня был роман с Натальей Никифоровной, разве бы я позволил ей стать вашей невестой? Я бы уже повел ее в Воскресенский собор, а еще лучше — отвез бы в Новгород, в храм святой Софии.
— Зачем ее везти в Новгород? — захлопал глазами Литтенбрант.
— Как зачем? Чтобы обвенчаться. Такую женщину, как Наталья Никифоровна, нужно сразу же вести под венец, чтобы кто-то другой не увел. А знаете что, Петр Генрихович… — сделал я паузу.
— Что?
— Вы правы, вам следует отказаться от свадьбы. В этом случае я сам смогу сделать предложение Наталье Никифоровне и жениться на ней. Да, точно, — хмыкнул я.
— Так у вас уже есть невеста, — окончательно растерялся Литтенбрант. — А возраст? А ваше положение? А будущие дети?
— Официального обручения не было, Леночка все поймет. Возраст — ерунда, он не помеха для счастья. Дети? Возьмем на воспитание двух девочек и одного мальчика. Правда, мои родители… — поморщился я. — Но они не станут противиться.
— Нет, подождите-ка, господин Чернавский… — начал Литтенбрант.
— А чего ждать? Я не собирался уводить вашу избранницу. Но вы же решили отказаться от невесты?
— С чего это вы взяли? — возмутился сельский следователь. — Отказываться от любимой женщины из-за какого-то гнусного письма? Да я уже распоряжения к свадьбе сделал.
— Тогда нечего огород городить, — сказал я, подводя итоги. — Женитесь, живите долго и счастливо. А сейчас допивайте водку, закусывайте. Если хотите, пристрою вас у себя. Сдвинем стулья, попонку найду. Вон, у меня дорожки шикарные есть, с рисунком. Только, надо что-то с вашей лошадью сделать. Расседлать ее, что ли. Кажется, в сарае сено есть. Надо бы еще напоить?
— Пожалуй, лучше домой поеду, — решил Литтенбрант. — Дорога хорошая, луна светит, двадцать верст — пустяки. Лошадь кормленая, поить ее тоже пока не нужно.
Провожая к выходу жениха своей любовницы, попросил:
— Петр Генрихович, не говорите Наталье Никифоровне об этом письме. Она женщина добрая, очень любит своих родных, соседей. Не стоит ее расстраивать из-за какой-то сволочи.
[1] Это да. Имя Нинель образовано от слова Ленин.
Глава третья
Этой ярмарки краски!
В нашем городе проходит ярмарка, на которую съехались со всей Новгородской губернии, а еще и с прилегающих регионов. Народ говорит — мол, она покруче, нежели та, что проходила осенью в Луковце и даже больше, чем в Белозерске или в Устюжне. Верю, что круче и больше. Едва ли не весь Череповец превращен в «торговый центр». Торговая площадь[1], образованная при пересечении Воскресенского проспекта и улицы Крестовской, рядом с которой Окружной суд, а напротив — Мариинская женская гимназия, превратилась в скотный двор. Справа что-то мычит, слева блеет и хрюкает, а прямо — ржет и бьет копытом.
Площадь завалена отходами жизнедеятельности животных на сажень, а то и больше, но наши мещане — народ чрезвычайно чистоплотный и трудолюбивый, а главное практичный и имеющий собственные огороды, подчищают все каждый вечер, к вящей радости дворников и судейских чиновников.
Но главное торжище дальше, минутах в десяти пешего хода.
Вся Соборная площадь — пространство между Соборной горкой, на которой два храма, берегом реки Шексны, с усадьбой Лентовских и жилыми кварталами, занята клетками, павильонами, ларьками и прилавками, телегами с товаром. Или просто торговцами, бросившими под ноги рогожу, на которой лежат готовые к продаже изделия народных промыслов — свистульки, рожки, какие-то игрушки.
Штабели мешков с зерном и с мукой. Баррикады, выстроенные из новеньких телег, их оглобли уставились в небо, словно жерла зениток, а тележные колеса, сложенные друг на друга, образуют столбы. Не Александровские, пониже, но впечатляет.
Местный Вакула кует что-то железное — искры во все стороны летят, а поодаль, стоят сани, заполненные катаными «черевичками» — серыми и черными. По зимнему времени Оксана такие предпочтет царским, пусть золотым, но на тоненькой подошве. Я бы себе купил, но мне родители уже прислали. В самом Череповце в валенках вряд ли стану ходить, но для дороги, для леса (правда, что мне там зимой делать?), лучшей обуви не придумаешь. Может, приобрести Леночке в подарок? Жаль, размера не знаю. Да и станет ли моя кареглазая гимназистка носить валенки? А ей, кстати, они бы прекрасно пошли, только не к пальто, а к шубке. Надо потом молодой жене шубку купить. А там и валенки.
И чего я сюда вообще приперся? Разумеется, попялиться, еще надеялся, что на ярмарку привезут книги. Что поделать, если люблю читать? И в своем мире очень любил, и теперь эта привычка никуда не делась. Плевать, что с ятями и ерами, к дореформенной орфографии привык. Единственное, к чему сложно привыкнуть — к языку нынешних авторов. Моя бы воля, убрал бы длинноты, повторы, тяжеловесные обороты и книги бы сразу стали динамичнее и живее. Но мои современники (здешние) читают и восхищаются. Теперь уже и я читаю, куда деваться? Но с книгами, как и в той жизни, плохо. Все, что отыскал в доме Натальи уже прочитал, до городской библиотеки пока руки, то есть, ноги не дошли.