— Нет уж, Иван Александрович, если уж в гости явился судебный следователь, то его обязательно нужно накормить обедом. Время-то почти обеденное. А вдруг вы на меня за что-то сердитесь? А так, глядишь, пообедаете, да подобреете.
Обеденное время — понятие относительное. По моему расписанию обед должен начаться через два часа. Но если Пятибратов встает, как моя юная кухарка — в четыре утра, то и обедать он садится пораньше.
Пятибратов мне нравился все больше и больше. На заседаниях нашего Тюремного благотворительного комитета он был сух и весьма деловит. А здесь, в домашних условиях, и шутки шутит, да еще и кормить меня собирается.
— Нет, от обеда я откажусь. У меня нынче кухарка новая, очень строгая, если на обед не явлюсь, будет беда.
— Строгая кухарка — это прекрасно! С такими лучше не ссориться. Но есть выход — пообедаете два раза.
И как после такого отказываться?
Леонтий Васильевич умылся, переоделся и, в ожидании обеда мы с ним сидели в кабинете. Перед тем, как приступить к разговору, я вздохнул:
— Завидую людям, которые что-то умеют делать руками.
— Привычка, — хмыкнул Пятибратов. — Можно сказать, что я родился с колодкой в руках.
— И с шилом… — невинно дополнил я, ни на что не намекая.
— И с шилом, — согласился Пятибратов. Усмехнувшись, сказал. — Вам-то зачем сапоги шить?
— Не обязательно сапоги, — хмыкнул я. — Можно еще и башмаки, туфельки женские. Если, предположим, меня из следователей выгонят — стал бы заплатки ставить, а в крайнем случае — валенки бы подшивал. А так, только грядки умею вскапывать — картошку сумею посадить, лук, да кабачки какие-нибудь.
Пятибратов смотрел на меня недоверчиво — дескать, какие грядки, господин вице-губернаторский сынок?
— Леонтий Васильевич, я к вам вообще-то по делу. Не подскажете, имеется ли в графе доходы Череповецкой Окружной тюрьмы какие-нибудь изделия народных промыслов?
— Изделия народных промыслов? — удивленно вскинул взгляд казначей.
Я вытащил из внутреннего кармана глиняную игрушку, завернутую в бумагу, развернул и передал Пятибратову.
— Вот, вроде этого.
— Нет, среди графы доходов ничего подобного не значится, — покачал головой Пятибратов. — Если хотите, я достану бумаги, они у меня здесь. Там прописаны и расходы, и доходы.
— Нет, не нужно.
Я и сам помню, что согласно штатного расписания, в Череповецкой окружной тюрьме может содержаться 200 мужчин и 20 женщин. Казна отпускает на содержание 9 тысяч с небольшим, расходы же составляют 11–12 тысяч, а дефицит объяснялся дополнительными расходами на дрова и керосин и ликвидировался за счет дополнительных средств продажей овощей со своего огорода — около 300 рублей, а все остальное за счет добровольных пожертвований.
Взяв из рук Пятибратова игрушку, сказал:
— Прежде, чем начать расследование, я должен был убедиться — не пропустил ли я чего-нибудь? А вдруг в Окружной тюрьме появилась своя мастерская по производству глиняных игрушек, посуды? Умный человек (не стану говорить, кто именно!) оценил такую игрушку в пятьдесят копеек.
— Не меньше, — кивнул Пятибратов. — У меня сын маленький, я бы и рубль отдал, не пожалел.
— Значит, если мои подозрения подтвердятся, и в тюрьме имеется мастерская, встанет вопрос — а почему члены благотворительного комитета, в состав которого входит и предводитель дворянства, и городской голова — об этом не знают? Допустим, в месяц в тюрьме изготавливают сто игрушек. Доход составит, по самым скромным подсчетам пятьдесят рублей. Сколько останется в прибыль? Не знаю, сколько там расходы?
— Расходы, скорее всего, небольшие, — заметил Пятибратов. — Глина, вода. Что еще нужно? Жалованье арестантам платить не нужно. Печь и дрова. Печь тоже сложат арестанты, а вот с дровами сложнее.
— Так дрова-то казенные, — хмыкнул я. — Вот он откуда, перерасход дров. Да и керосин нужен, чтобы такую роспись делать. Со ста штук, получается, сорок рублей прибыль. А если не сто, а больше? Надо с гончарами посоветоваться — сколько игрушек можно в день сделать. Думаю — штук десять. А если еще гончарный круг поставить? Конечно, купцам по пятьдесят копеек не отдать, возьмут за тридцать…
— Возьмут и за сорок, если в Питер везти, — хмыкнул Леонтий Васильевич.
— Все равно — при минимальных вложениях, неплохой навар.
— Ух ты, мне бы так! — вздохнул хозяин сапожной мастерской. — А то и за кожу плати, и за дратву, и за красители, да еще и жалованье мастерам с подмастерьями вынь да положь, и налоги нужно отдать. Так и инструменты ломаются, а чинить, новые покупать — тоже траты. Недавно машину купил, чтобы подошвы для сапог не вручную нарезать, а штамповать — две тысячи рублей отдал. Если на вложенный рубль заработаю рубль и тридцать копеек — счастье!
— Но это мне еще доказывать нужно. Пока не знаю — с какой стороны зацепится. Может так статься, что я вообще ерундой занимаюсь и в реальности никакой мастерской в тюрьме нет. Если честно — буду доволен, если мои подозрения пустыми окажутся. Но пока, кроме вас, об этом никто не знает.
— Не беспокойтесь, Иван Александрович, молчать умею, — усмехнулся наш казначей. — Но я бы посоветовал с Иваном Андреевичем поговорить. Городской голова здесь тоже заинтересованное лицо — как-никак, он почти весь дефицит тюремной казны покрывает, ежегодно по две тысячи рублей вносит. Но это, я вас попрошу, тоже в тайне держите. У меня в ведомости эти взносы как анонимные значатся.
Интересно. А ведь Милютин, помимо этих средств, жертвует еще и на школы, и на больницы.
— Думал об этом, — кивнул я. — Но рано. Я даже пока к исправнику не рискну обратиться. Василий Яковлевич — человек честный и директора тюрьмы — или, чья там затея? покрывать не станет. Мне нужно убедиться, что в тюрьме имеется мастерская. И с обыском нет оснований идти. Можно, конечно, приехать, принюхаться — не пахнет ли обожженной глиной, не греется ли печь… А самая лучшее — если бы не я проявил инициативу, а кто-то из членов нашего благотворительного комитета с докладом на заседании выступил, или жалобу подал.
— А вот здесь, Иван Александрович, попробую вам помочь. Только, давайте-ка к столу, вон — супруга уже зовет.
Глава шестая
Куфические дирхемы
Пока обедали и обсуждали с Пятибратовым дальнейшую стратегию действий, прошло часа два, так что, уже не было смысла идти домой. Да и не осилю я два обеда. Не уверен, что после того изобилия на столе у природного мещанина, стану ужинать.
Подходя к зданию суда увидел у входа Нюшку, стоявшую с узелком.
— Аня, ты чего? — удивился я.
— Я вам поесть принесла, — сообщила девчонка, указывая на узелок. — Вы ж не явились ко времени, а я переживаю. Мы ж договаривались, что не только завтраки, но и обеды с ужинами за мной. Щи бы не донесла, прольются, а вот кашу с мясом принесла. Я внутрь войти хотела, но меня не пускают. Дядька этот, на входе, говорит — мол, девкам сюда нельзя! Жди, дескать, пока твой барин придет. А еще лучше — ступай домой и там господина Чернавского жди, задницу не морозь.
М-да… С одной стороны, вроде и неудобно, что не предупредил маленькую кухарку, что не приду на обед, с другой — я же и сам не знал, что меня пригласят разделить трапезу в чужой семье. Но уж никак не подумал, что она сюда припрется. Нет, все понимаю, но чрезмерная опека — тоже плохо. Слегка раздражает. Со стороны напоминает чересчур заботливую бабушку. Этак, увидит кто из сослуживцев, решит, что судебного следователя по особо важным делам словно неумеху опекает деревенская кухарка.
Наверное, стоило отругать девчонку… Но, если честно, ее забота меня тронула.
— Анечка, ты молодец, что заботишься обо мне, но давай, мы с тобой так договоримся — если я не пришел обедать, не стоит бегать и меня искать. И вечером, если я на ужин не пришел, или опаздываю — не высиживай, меня не жди, а как стукнуло семь часов — дуй домой.
— И куда мне теперь? — хмуро поинтересовалась Нюшка. — Я же вам предлагала завести хрюшку, ей бы и скормили.