— Говорите, вздуть меня собираетесь? — задумчиво переспросил я. — А где же медведь?
— Какой медведь? — слегка опешил коренастый.
— А вы, голубчик, роман графа Толстого не читали? — хмыкнул я и, как можно любезнее, пояснил: — Роман называется «Война и мир». Том, не то первый, не то второй. И там повествуется, как пьяные офицеры привязали к квартальному надзирателю медведя и пустили их по Мойке, на льдине.
— Вы нам зубы не заговаривайте, — презрительно усмехнулся Сомов.
— Да я вам зубы не заговариваю, — вздохнул я. — Я к тому, что времена были другие. Все с рук сходило. Привязали офицеры квартального надзирателя– кстати, представителя правоохранительных органов к медведю, отделались легким испугом. Кого-то в рядовые разжаловали, кого-то выслали. А вот вы, господа, изволили сказать, что собираетесь меня вздуть… И вздуть за то, что я свои обязанности выполнял. А это уже подпадает под действие указа государя императора от 9 августа 1878 года. Нападение на должностное лицо, исполнявшее свои обязанности…
— А вы нас указами не стращайте, — перебил меня Сомов.— Вы имеете дело с офицерами. Это вам не вашу гимназисточку дрюкать…
Эх, Сомов, лучше бы ты этого не говорил.
Известно, что драка только в кино длится долго, а в реальной жизни счет идет на секунды. Прямой удар в переносицу откинул коренастого назад. Он бы вообще упал, если бы сзади не стоял Сомов, послуживший буфером. Но и сынок покойного Предводителя дворянства, получив в челюсть, ухнул на утоптанный снег.
Между мной и долговязым оказалось два тела, а оставшийся на ногах офицерик нервно сунул руку в карман и вытащил револьвер. Ах ты сволочь такая!
И ведь не успеваю! Но тут раздался визг Нюшки, какой-то шум — а вслед за этим — истошный крик долговязого, потом выстрел.
Не думая — чего это он верещит, наступил на кого-то из поверженных, сблизился с долговязым и нанес апперкот в подбородок.
Нокаут. Можно и счет не вести — не встанет.
Откинув ногой револьвер, подскочил к девчонке. Взяв за плечи, посмотрел на лицо, на грудь. Кажется, крови не видно. Спросил:
— Ань, ты порядке? Не ранило?
— Не-а, — ошалело ответила маленькая кухарка. — Испугалась и руку немного ошпарила.
Руку ошпарила? Неужели пулей задело?
— Показывай, где зацепило? — обеспокоенно спросил я, хватая девчонку за обе руки. Темно, ни черта не видно. — Где кровь?
— Да я говорю — ошпарила!
Только сейчас заметил, что около ног кухарки валяется самовар. Тот, что именуется «эгоистом». А я-то не понял — с чего это долговязый заверещал?
Прижав девчонку к себя, вздохнул:
— Анька, подруга ты моя боевая, хоть и маленькая. Ты что, офицера кипятком окатила?
— Ага. Я воду-то для вас вскипятила, думала, горяченького попьете. Жаль, маленький самовар, но мне большой-то не утащить.
Ну, Нюшка… Она же мне жизнь спасла.
— Давай-ка я холодненького приложу, — сказал я, собирая в горсть снег.
Ничего, не так все и страшно. Теперь нужно полицию звать.
Но не понадобилось. Полиция сама явилась.
Калитка с грохотом отворилась, во двор влетел младший городовой Савушкин. Следом фельдфебель Егорушкин.
— Мы тут рядышком шли. Слышим, стреляют, — выдохнул Фрол.
— Мать честная! — почесал затылок младший городовой. — В покойницкую везти, али как?
Чего сразу в покойницкую-то? Еще сказали бы — в прорубь. Может, живы еще? Присмотревшись, узрел, что вся троица подает признаки жизни.
— Идите за санями, доктора поднимайте. И за исправником кого-нибудь отправьте.
Глава двадцать вторая
Соломоново решение
После неприятного инцидента прошла неделя. За это время я успел два раза поцеловаться с Леночкой (матушка и тетушка отвлеклись), спел будущим родственницам еще одну песню из моего времени — на сей раз «Улетели листья с тополей» на стихи Николая Рубцова. Пока Ксения Глебовна и Анна Николаевна вытирали слезы, мы успели еще раз поцеловаться. Кажется, родственницы даже и углядели, но меня на сей раз не выгнали. Но это из важных дел…