А из рутинных, ничего интересного. Довел до ума бумаги в деле по обвинению в преднамеренном убийстве крестьянской вдовы Дарьи Ларионовой. Еще поругался с Нюшкой. Леночка, по моей просьбе, нашла «маленькой шоколаднице» репетитора по арифметике и русскому языку (договорилась с одной из гимназисток шестого класса), а моя «мелкая шоколадница» уперлась — мол, у ней самой лишних денег нет, а тратить чужие не стоит. Обозвал ее Масяней, так обиделась… Или сделала вид, что обиделась. Потом долго приставала — кто такая Масяня?
А мне, дураку, ничего в голову не пришло, кроме как пересказать ей сказку Валентина Катаева про цветик-самоцветик. Заменил девочку Женю Масяней…
Теперь Нюшка исправно занимается главными науками, а еще ходит и бубнит:
— Лети, лети, лепесток,
Через запад, на восток,
Через север, через юг,
Возвращайся, сделав круг.
Лишь коснёшься ты земли —
Быть по-моему вели.
Но самое главное, что закончился процесс по делу Зуевой. Подсудимую в зале суда не освободили, но…
Старшина присяжных сообщил, что на все три вопроса, поставленные судом: «Совершилось ли преступление? Виновна ли в нем подсудимая? С предумышлением ли она действовала?», двенадцать присяжных единодушно посчитали: «Да, совершилось. Да, виновна. Да, с предумышлением». А вот на четвертый вопрос — 'Заслуживает ли снисхождения?'голоса разделились. Ровно шестеро присяжных решили, что гувернантка заслуживает снисхождения, а шестеро, что нет. Но по закону, если половина заседателей дала утвердительный ответ, то коронный суд обязан принять решение в пользу обвиняемой. Стало быть, Любовь Кирилловна Зуева заслуживает снисхождения.
Судьи совещались часа два и, наконец, Лентовский огласил приговор, сообщив, что с учетом решения присяжных, а также всех смягчающих обстоятельства — явку с повинной, добровольное признание Любови Кирилловны, наличие у нее на иждивении старушки-матери и состояние аффекта (спорный момент, но сойдет), она приговаривается к шести месяцам лишения свободы, С учетом трех месяцев отбывания предварительного заключения в Окружной тюрьме — это ерунда.
А ведь если бы не дурость Сомова-младшего, ринувшегося «наказывать» судебного следователя, приговор мог быть куда суровее. Лет восемь. Ладно, пусть пять. Но не случилось. Присяжные отнюдь не дураки. Доказать, что Сомов-младший подложил гувернантке под подушку колечко на суде не смогли, но коли поручик отправился расправляться со следователем, прихватив дружков, что остается думать?
Итак, спустя неделю, проконсультировавшись с доктором, мы с начальником уездной полиции отправились в особняк Сомовых, превращенный во временный госпиталь.
Дворецкий (не прежний, а новый), пытался объяснить — мол, барыня отсутствует, а господа офицеры не принимают никого, но его попросту отстранили с дороги и поднялись на второй этаж, в Малую гостиную.
Дождавшись, пока наши шинели и фуражки не утвердят на вешалке, исправник сказал слуге:
— Пойди-ка братец, скажи молодому барину и его друзьям, чтобы они были готовы нас принять через… — Посмотрев на настенные часы, Абрютин на секунду задумался, потом решил: — Пожалуй, трех минут им хватит. И пусть в одной комнате соберутся.
— Хотя бы пять, — вступился я за Сомова-младшего и его приятелей. — Может, отдыхают они? Как-никак, раненые.
— Ладно, пусть пять минут, — смилостивился Абрютин. Укоризненно посмотрев на меня, Василий Яковлевич сказал: — Не раненые они, а изувеченные. Вот, если бы вы им огнестрельные ранения нанесли, я бы так и сказал…
— Ну, как сумел, — сделал я обиженный вид, а исправник усмехнулся.
Над «ранеными» офицерами всю ночь колдовали доктора местной больницы. В принципе, ничего смертельного — один сломанный нос и две челюсти. Правда, у Сомова-младшего челюсть оказалась сломана в двух местах.
(Нюшка, узнав о травмах, предложила им передачку принести — мешочек сухариков. Она у меня добрая девочка.)
У всех троих эскулапы диагностировали сотрясения мозга. Но насколько серьезные, сказать не могу. Томографию-то никто не делал, все на глазок. Жаль, Федышинский, в земской больнице не служит, он бы точнее сказал. Но мы с исправником пока не тревожили господ офицеров, давая им возможность отлежаться и встать на ноги.
Проводив взглядом дворецкого, Василий Яковлевич озабоченно сказал:
— Главное, чтобы они с горя не застрелились. Отписывайся потом.
— Что уж за горе-то такое, — хмыкнул я, вспоминая свое спортивное прошлое из того мира. У кого из боксеров не бывал ломан нос? Иные даже к врачу не обращались. Челюсти, разумеется, хуже. Увечья болезненные, придется питаться одними кашами.