У меня даже аппетит пропал.
— Выкладывай, — вздохнул я. Еще разок глянув на жену, высказал предположение: — Оксану Борисовну нужно на дачу отвезти?
— Ага, — тяжко вздохнула моя девушка.
Возить тёщу — та еще мука. Я ее возил три года назад, так она всю дорогу либо ныла, либо комментировала мои действия. С тех пор категорически отказываюсь.
— Дим, я тебя очень прошу. А иначе мама точно к нам в гости явится. И мне мозг будет выносить с полгода, не меньше.
Ну, нет! Такую гостью мне на фиг не надо. Лучше я все-таки отвезу Оксану Борисовну, пожертвовав половину дня, чем стану терпеть ее у нас дома.
— Так что, сказала — в последний раз просит?
Попробую поймать тещу на слове.
[1] Илья Ильф и Евгений Петров. «Двенадцать стульев». Гамбсовский стул — это кресло с подлокотниками и открытыми боковинами. ГГ мог этого и не знать.
Глава вторая
Вина студента Чернавского
Дядька уже не причитал, а просто сидел на стуле и раскачивался туда-сюда. Видимо, нервы у человека сдали. А я колебался — не выскочить и не удрать ли куда-нибудь?
Но тут я понял, что мне самому может понадобиться медицинская помощь.
Рядом со мной, на стене, к которой я прижимался (И сразу вспомнился классик: «Вы помните, вы все конечно помните, как я стоял, приблизившись к стене» и так далее) висело огромное зеркало в резной раме. Вначале я просто бросил взгляд сбоку — обалдел, не поверив увиденному. А потом, уже не колеблясь, подошел и уставился.
Ё-мое! Это кто там, в Застеколье? Что за парнишка отражается? Нет, не парнишка, а целый парнишище. А себя ли я вижу?
Отображение не радовало. Выше меня примерно на полголовы, (а мой рост метр семьдесят), шире в плечах. И вес, судя по всему, не мои семьдесят килограмм, а добрых восемьдесят, если не восемьдесят пять. И все это было облачено в темно-зеленый пиджак с многочисленными пуговицами, воротник-стойка, как у нынешних парадных мундиров. А по воротнику зачем-то идут две золотые полоски. Как их правильно называют? Кажется, галуны.
Не знаю почему, но принялся пересчитывать пуговицы. Насчитав девять штук, забеспокоился — зачем столько?
И только рассмотрев фигуру и мундир (это не пиджак и не китель, а сюртук), начал всматриваться в свое лицо.
Ну не я это! Вот, точно, не я! И морда ширше, и скулы обозначены. На подбородке жидкая поросль, обозначающая намечавшуюся бороденку.
Странно, что спокойно отнесся к перемене в фигуре и внешности (как бы спокойно!), но вот эта поросль меня убила. Да я отродясь не носил ни бороды, ни усов. Чтобы растительность на лице выглядела прилично, надо за ней ухаживать. А иначе борода превратится в лопату. Нет уж, лучше все сбривать на фиг. И Ленка говорит, что с небритыми целоваться не любит.
Ленка⁈
Кажется, я издал какой-то звук. Не то грудное рычание, не то всхлип, напоминающий храп. Не знаю, откуда этот звук пошел, не то из горла, не то из самого желудка.
— Ванюша, что с тобой? — подскочил ко мне дядька, сразу же позабывший про свои стенания и рыдания.
— Я в зеркало на себя посмотрел, — ответил я, не узнавая своего голоса.
Дядька посмотрел на мое отражение в зеркале, перевел взгляд на меня и с недоумением спросил:
— И что не так?
— А все не так, — хрипло ответил я. — Морда не та, бороденка какая-то дурацкая, как у козла.
— И чего это тебе морда не нравится? — удивленно переспросил дядька. Встав рядом со мной, приобнял за плечи и кивнул с толикой гордости: — Вон, погляди — у меня тоже морда такая же, только постарше. Кровь Чернавских!
Елы-палы, а ведь мы с этим дядькой и на самом деле похожи, словно отец и сын. Правда, он меня пониже. Словно бы отвечая на мой вопрос, Чернавский сказал:
— Вымахал ты, Иван, словно верста коломенская. Но это ты в мамку пошел! — Не потрудившись спросить разрешения, дядька потрогал мой подбородок и хмыкнул: — А бороденка дурацкая, я согласен. Так ее сбрить, и делу конец. Я тебе еще в прошлый раз говорил — не нужна она тебе. А ты заладил — мол, принято так. Студенты, мать вашу! Все-то у вас не как у людей.
— А чего я сделал-то? — беспомощно спросил я, начиная чувствовать себя учеником, класса… пятого.
Ну, это как раз на Камчатке было, когда мы с ребятами отправились ловить крабов. Надыбали старую лодку, запаслись ловушками, закупили мяса. Вот только лодка вдруг принялась течь, кружка, которой мы отчерпывали воду, себя не оправдала. Хорошо, что неподалеку оказались рыбаки, спасшие малолетних лоботрясов. Шуму было! Но я тогда искренне не понимал, отчего на меня орет отец, и почему плачет мама? Ведь я не утонул, чего расстраиваться?