– Кто делал-то? Сам? Нет!.. А, Жидята! Тот-то добрый бронник!
На столах в горнице разложили кольчугу с оторочкою из медных колец Олексы и простую – Станяты; шелом – отцов, в котором тот еще дрался на Чудском вместе с князем Олександром. Онфим вертелся, прыгал от радости, заглядывал в глаза (все эти дни рисовал на бересте человечков в шеломах на конях, с копьями и тучи стрел над ними), ойкнул, когда Олекса примерил кольчугу и, туго натянув (эх, узковат!) кожаный, подбитый сукном колпак, надел начищенный, жарко засверкавший шелом.
– Батя, батя! – Онфим таращил глазенки, силился вытащить отцов меч из узорчатых ножон.
– Мотри не заразись!
– Не заразюся! – пыхтя, отвечал Онфимка, возясь над мечом.
– Тятя, вынми! – наконец взмолился он, не в силах справиться с защелкой рукояти.
Радько проверял насадку копий, подтачивал наконечники стрел. Янька летала, как птица, по дому, вместе с Домашей собирая припасы, теплую лопотину, снедь, то и дело засовывала любопытный нос в горницу. Увидела Онфима, не вытерпела, подкралась:
– Дай мне!
– Пусти, баба! – важно отвечал Онфимка, отталкивая Яньку, которой тоже не терпелось потрогать отцов меч. Янька все-таки отпихнула Онфима, отщелкнула задержку, вытащив оружие, тронула пальцем наточенное лезвие и тотчас обрезалась.
– Батя, батя, Янька заразилася! – торжествующе закричал Онфим.
– Кыш, баловники!
Напуганная Янька, сунув палец в рот, стремглав выскочила из горницы.
Домаша хлопотала вместе с Любавой, не ссорясь, – у обеих ноне мужики уходили на рать.
– Матушка, портище класти? – спрашивала Домаша.
– Погоди, не суетись. Куда рукавицы положила?
Ульяния строго проверяла припас: сколько раз отправляла на рать отца, мужа, потом сына, – знала лучше мужиков, что надо взять, без чего можно обойтиться.
Отослав Домашу, зашла в горницу, присела, скрестив руки, следя, как Олекса снимает и складывает бронь. Поникла слегка трясущейся головой, вдруг молвила негромко:
– Стара я стала. Застанешь ле…
– Что ты, мамо! – не на шутку перепугался Олекса (пришло на ум, как тогда, вернувшись с рати, и тоже из-под Раковора, не застал отца).
– Тебе весь дом беречь!
– Домаша уж… не мала, – возразила Ульяния с отдышкой. – Ну, бог тебя благослови! Дай поцелую. – Перекрестила, повесила образок. – Не теряй – дедов. Ну, Христос с тобой, защити тя Христос… – задрожали губы.
– Что ты, что ты, мамо! – У самого стало щекотно в горле, прижал к груди.
Справилась с собой Ульяния, вытерла глаза краем платка:
– Кажись, Тимоша приехал! Пойду встречать.
На крыльце уже раздавались шаги брата.
Смотр: людно, конно и оружно – проходил на поле, за Славной, у Городца. Сотские во главе сотен. Посадник и тысяцкий под стягом, князья во главе своих дружин. Дмитрий на пляшущем коне. Весь в бронях, яко в леду, проходил новгородский городской полк.
Затем старшие придирчиво проверяли выезд и вооружение каждого воина.
Олекса заслужил одобрение своего сотского.
Накануне выступления пересчитывали сулицы [30], топоры, запасные рукавицы. В воз укладывали припасы, мороженое мясо, пироги, хлеб, бочонок меда. Высыпались перед дорогой, а жонки, провожавшие своих мужиков в путь, – Любава, Домаша и Оленица, уже сильно потолстевшая и подурневшая лицом (месяца два еще – и пора родить), почти и не ложились. Любава, плотно замотав платок, возилась на дворе. Домаша распоряжалась в тереме, то и дело выходя на крыльцо, покрикивая на девок, Седлилку и двух пришлых мужиков (одного из них брали вторым повозником), помогавших грузить возы.
Укладывали доспех. Копья приторочивали к седлам коней.
Затемно, еще не светало, двадцать третьего генваря войско выступило в путь. Конная сторожа ушла за три дня вперед. С нею ускакал и Довмонт Плесковский встречать свою рать, которая должна была встретиться с новгородскими полками за Островом. Мужики, изрядно подкрепившиеся перед дорогой, весело переговаривались, горячили коней. Олекса скоро переменился с Радьком, тот сел на конь, Олекса же взялся править возом. Микита плоховато держался на лошади, и Станята с Радьком учили его на ходу.
Рассветало.
– Сила-то! – прищелкивали языками мужики, оглядывая бесконечную змею конных ратников, растянувшуюся по пути, – голова и хвост змеи не были видны из середины. За конным войском шло пешее. Иные, подвязав лыжи, бежали по сторонам дороги. За пешей ратью – обозы. Там второй воз Олексин – с ячменем, овсом коням на дорогу, мешками под захваченное добро и веревками.
В обозе везли тяжелые осадные машины для штурма твердынь Раковора и Колывани.
Несколько дней двигались, сохраняя все тот же порядок. Ночевали то в дымных избах попутных погостов, то в шатрах, в поле, разводя костры. Рать шла быстро, выступали затемно, становились на ночлег в сумерках. За Наровой, уже вступив на вражескую землю, разделились на три пути.
Начались грабежи. Там и тут вспыхивали пожары. Это была уже чужая, немецкая земля, и чудь, населявшая ее, тоже была не своя, а чужая, немецкая. Прилежные земледельцы, пахавшие скупые северные нивы, рыбаки и ремесленники, заселявшие прибрежные города, попав под власть Дании, а затем немецкого Ордена, чудины выносили на своих плечах и чужеземный гнет, и бремя военных расходов рыцарей, безропотно выставляли пешее войско, а при всяком розмирье первые же предавались разору и грабежу. Второй раз за этот год проходило по этой земле новгородское войско, увозя обилье, угоняя скот, обращая в пепел плоды мирного труда, вырванные в нелегкой борьбе у скудной северной природы.
Посаднику донесли, что впереди, на скате холма, обнаружена непроходная пещера, куда забились, со скарбом и добром, ища спасения, множество чудин. Ратники никак не могли подступиться. Чудь, с мужеством отчаяния, отвечала на каждый приступ тучами стрел, сулиц и градом камней.
На третий день посадник вызвал порочных мастеров. Мастера, посовещавшись, решили затопить пещеру. К исходу четвертого дня плотина из частокола и ледяных глыб была готова. Молча смотрели новгородские ратники, как послушная расчетам мастера вода медленно съедает снег, подбираясь к устью пещеры. Скоро оттуда раздались крики, и чудь побежала наружу. Конные ратники бросились рубить бегущих. Укреп был взят. Разрушили плотину, и сделавшая свое дело, черная от зимней стужи вода, дымясь, уходила назад.
Михаил Федорович предложил на совете захваченную добычу отдать целиком князю Дмитрию Олександровичу. Новгород подчеркивал тем самым, что в княжеских несогласиях относительно того, кому руководить ратью:
Святославу, Юрию или юному сыну Олександра – он целиком стоит на стороне последнего, и расплачивался за обиду, нанесенную князю пять лет назад, когда Дмитрий, «зане еще мал бяше», был изгнан тем же посадннком Михаилом и заменен на своего дядю, Ярослава Ярославича.
Впереди, обреченный гибели, готовой военной добычей лежал Раковор. И уже поговаривали в полках:
– Раковор возьмем, там и Колывань будет наша!
Глава 18
Февральские метели текли по полям, слепили глаза. Сырой ветер с моря нанес густой колючий туман. В тумане подошли к завьюженной речке Кеголе.
Кондрат приказал подвезти пороки. До Раковора, невидного отсюда, оставались уж немногие версты. Было восемнадцатое февраля, утро субботы сыропустной. Дома топили бани, вспоминая родных и близких, ушедших в поход.
Внезапно, с переменою ветра, туман прокинулся и новгородские ратники увидели на том берегу, в полях, от края и до края, насколько хватал глаз, построенный в боевых порядках немецкий полк. Словно лес, колыхались бесконечные ряды копий и стягов. Было ясно, что тут собралась вся земля немецкая, все силы Ордена и прибрежных городов.