- Промычал, да и на попятную. Так нет же, я выпытаю у тебя сознание. Вот как отпорю нагайкой, скажешься, нехотя весь рассыплешься в словах! сердито закричал Иван, доставая нагайку, притороченную к седлу, и только хотел привести в исполнение свою угрозу, как кто-то из толпы закричал:
- Глянь-ка, братцы, назад. Видите, кто-то сидит на берегу, словно прирос к нему. Наши все здесь налицо, сорок пять человек, Чурчила, да Дмитрий, да Иван, никто из наших не отлучался с места, а этот, наверно, вынырнул из воды, окаянный.
- Ну, что же... Разом - к нему, хоть будь он нечистый: двух смертей не бывать, одной не миновать, мы же не нехристи, все с крестами.
Дружинники закричали и побежали толпой к сидящему на довольно далеком расстоянии от них.
При пленном остались Чурчила, Дмитрий, Иван и несколько дружинников.
- Это, кажется, наш русский. Эй, земляк, кто ты?.. Оглянись! кричали ему взад дружинники, не решаясь подойти к нему поближе.
Незнакомец молчал.
- Друг ты наш или враг, отвечай?
- Постойте-ка, братцы, попробуем мы, возьмет ли наш гостинец! сказал один из дружинников и начал натягивать тетиву у лука, и когда стрела, нацеленная в сидящего, готова была полететь в цель, незнакомец, как бы придя в себя, нетерпеливо крикнул зычным голосом:
- Чего вы хотите от меня, разбойники придорожные? Я в чужой земле, без защиты.
- Так и есть, что наш! Но что он тут делает?.. Рыб, что ли, скликает?.. Видно, знает, как их звать по именам.
Тут таинственный незнакомец обернулся и глаза его дикой злобой сверкнули из-под черных нависших бровей.
Дружинники отступили в изумлении.
На камне, вросшем наполовину в землю и покрытом диким мхом, под огромным вязом, от которого отлетали последние поблекшие листья, сидел смуглый широкоплечий мужчина с нахлобученной на самые глаза черной шапкой и раскачивался в разные стороны. Его стекловидные, зеленоватые глаза угрюмо следили за катавшимися у ног его волнами, озаренными последними лучами заходящего солнца. Одна тень сгорбленная, длинная, далеко откинувшаяся на берег, могла спугнуть дерзких любопытных, пожелавших бы рассмотреть мрачную физиономию неизвестного путника, для которой природа, видимо, была злой мачехой.
Неизвестный не мог не слышать шума шагов приближавшейся к нему толпы, но он не обратил на это никакого внимания и, не оглядываясь и не трогаясь с места, продолжал медленно раскачиваться из стороны в сторону, и при этом движении на его боку раскачивался широкий нож с черенком из рыбьего зуба.
III. Павел-колдун
- Павел! чернокнижник! злой кудесник! колдун!.. Как он здесь очутился? Видно, лесовик довез его на хребте своем!.. Пришибем его, братцы, - избавим землю от лихого зелья! - закричали почти в один голос дружинники.
- Земляки мои, братья! Нет, не чуждайтесь меня! - воскликнул Павел, прикинувшись радостно изумленным. - Теперь я не тот нелюдим, встретив которого вы бежали прежде, я смиренный, кающийся грешник. За вас, мои братья, жизнь моя, молитва и руки.
- Врет, прикидывается... Погодите, еще не то заговорит, а дьявол, который в него вселился, ишь как корежится! Перехватить ему горло, да и в воду. Пусть его оттуда освобождают нечистые его собратья, а мы свое дело сделаем, благо есть случай.
- Нет, лучше привяжем его к камню, да свалим в волны, а то нож так заржавеет в крови его, что не ототрешь никакими заговорами. Страшно будет опоясаться им, как зельем.
Так рассуждали обступившие Павла дружинники.
Дико блеснул он глазами, крепко стиснул кулаки и судорожно вытянул перед собой руки, как бы защищаясь.
Дружинники между тем еще более приблизились к нему и некоторые уже схватили его и стали тормошить.
- По крайней мере, дайте мне проститься со светом Божьим! - заговорил он упавшим голосом.
- Уж ты давно отклепался от человеческого имени, и давно пора тебе туда, восвояси; там за тебя давно уже и паек получают! - отвечали ему.
- Дайте мне хоть повидаться с Чурчилой. Ведь вы, чай, с ним?
- Что за свидание! Ты уязвил его, как змей-горыныч!.. Мы давно добирались до тебя; а теперь, знать, тебя черти выдали, что наткнули на нас. В Новгороде отец твой силен, оборонит кого захочет, а здесь мы тебя, - заговорил один дружинник и, схватив левой рукой Павла за бороду, правой занес над ним руку с ножом.
Павел весь съежился и зажмурился, чтобы не видеть опускавшегося над ним блестящего лезвия, и даже преждевременно дико воскликнул.
- Да пусть его взглянет последний раз на Чурчилу... Пожалуй, осерчает, что не допустили до него Настасьина брата, хоть любит он его, как собака палку, - сказал другой дружинник, останавливая опускавшуюся было над головой Павла руку товарища.
- Ну, так и быть, сволокем его к нему, да свяжите покрепче ему руки и ноги, а то ведь он хитер, проклятый, вывернется, - решили остальные дружинники.
Корчившегося от бессильной злобы Павла дружинники крепко-накрепко связали по рукам и ногам и, окружив, потащили его за веревку, подгоняя сзади палками по чем ни попало.
- Что это, еще пленника, или зверя какого тащат наши? - сказал Дмитрий Чурчиле, указывая на приближающуюся к ним толпу.
- Чурчила, это я, злейший враг твой! Упейся теперь моей кровью, я в твоей власти, - заговорил смело прерывающимся от ярости голосом поставленный на ноги Павел.
- Как? Павел? Лучше бы взглянул я на ехидну, чем на этого дьявола в человеческом образе! - вскрикнул Чурчила, и так ударил рукой по рукоятке своего меча, что все вооружение его зазвенело.
- Упросил, чтобы тебе его показали, - послышались голоса дружинников.
- Он знает, чем хуже наказать меня... Чего тебе нужно от меня? обратился он к Павлу.
- Жизни твоей...
- А что тебе в ней и за что ты ненавидишь меня, подкупной, заспинный враг?
- Верно слово твое, я - подкупной, но меня подкупила братская любовь, - с ударением отвечал Павел.
Чурчила вздрогнул.
- Ты спрашиваешь, за что я ненавижу тебя? Но кого же любил я? Я исчадие зла, все люди были мне противны, сам не знаю почему... Но сестра моя, эта кроткая овечка, Настасья... она давно примирила меня со всеми; она как бы нечеловеческим голосом уговаривала меня переродиться, и слова ее глубоко запали в мою черную душу. Она показалась мне ангелом, а голос ее песней серафима, и я... повиновался...
Павел зарыдал.
Чурчила зашатался и прислонился к плечу поддерживавшего его Дмитрия.
Немного погодя он спросил.
- Не этот ли ангел Божий вразумил тебя покушаться на мою жизнь?
- Погоди и дослушай, после обвиняй, - начал снова Павел. - Я повиновался ей... нет, не ей, я не знаю, кто говорил ее устами. Душа моя созналась во всех поступках. Священное родство, любовь, все чувства человека разлились в душе моей, и новый свет озарил ее, я умилялся и искренно назвал братом любимого ей Чурчилу.
- Как, разве у вас шла речь обо мне?
- Никогда не переставали мы о тебе беседовать...
- Все более и более непонятны, темные слова твои.
- Мудрено ли! Душа каждого - загадка, а у этого она - совсем потемки. Пожалуй, заслушаешься его, то и несдобровать тебе. Ему надо язык выгладить полосой раскаленного железа, а на руки и на ноги надеть обручи, или принять его в дреколья!.. До каких пор ждать конца его сказки? - с сердцем воскликнул Дмитрий.
Павел скосил на него и без того косые глаза свои и сказал с упреком:
- Обшаривай душу темную, а светлая вся на виду.
- Что тут толковать, вы из одного гнезда с нечистым, одного поля ягода.
- Да не одинаковая, - возразил Павел. - Кем я был прежде - сознаюсь. А теперь, ты сам, как злой враг человеческий, перетолковываешь смысл моих слов, и отказываешь мне, грешному, в возможности раскаяния, в освобождении от тяжелого гнета души моей.
- Экий краснобай! Как гладко он выстилает словами дорогу к сердцу всякого, - прервал его Дмитрий.
- Постой, Дмитрий, твоя речь впереди, дай нам дослушать, а ему договорить, - сказал Чурчила.
- Пораспустите хотя немного мои руки, веревки больно стянули их; я честно исповедуюсь перед вами и тогда легко приму смерть, тогда и оковы телесные легки будут для меня, а если приму смерть, не буду влачить их. Господи, помилуй, поддержи меня!..