Наличные члены общества обязали председателя Величковского созвать экстренное общее собрание для обсуждения положения дел и принятия каких-либо мер для восстановления порядка.
Такое собрание и было созвано через несколько дней.
XX. Возвращение
Описанным в предыдущей главе скандалом воспользовались как нельзя лучше Крюковская, Дюшар и Коган для окончательной пропаганды среди членов общества мысли о возвращении Бежецкого.
Созванное общее собрание было очень бурное. С Величковским на нем повторилась почти та же история, что и с Владимиром Николаевичем на прошлом собрании. Его заставили отказаться от должности председателя и проводили из залы вместе с неразлучной с ним Marie свистками и насмешками.
По инициативе присутствовавших на собрании Крюковской, Дюшар и Когана решено было единогласно просить Бежецкого вновь принять избрание и стать во главе общества.
Избрали депутацию, которая с этой просьбой и поехала к нему на квартиру.
Во главе депутации отправился сам Исаак Соломонович.
Члены в ожидании прибытия их избранных разбрелись по гостиным, буфетным и карточным залам.
- Что это я на вас погляжу, какая вы стали, Надежда Александровна? подсел Бабочкин к Крюковской, приютившейся в уголке гостиной. - Стоит разве что-нибудь на свете, чтобы худеть и себя мучить. Я догадывался, а теперь знаю кое-что. Мне Дудкина рассказала. По-моему, надо на все это наплевать. Легче живется.
- На все можно плевать, но не на внутреннюю свою жизнь, в раздумье, как бы про себя, сказала она.
- Эх, о чем заговорили. Я на это дело давно махнул рукой. Вот и видно, что в вас еще жизни много, силы молодые - вас и мучают они, а вы бы жили по-нашему, "доживали", лучше - не волнуешься.
- Что это значит "доживали"? - вопросительно поглядела она на него.
- А так "доживай", как живется, а от людей лучшего не желай и не проси. Что нам! Доживем время и ничего нам не нужно. Выпьешь и ляжешь спать, а после нас хоть весь мир перевернись - не нам в нем жить, что лишнюю заботу на себя брать. Не принесешь пользы ни себе, ни людям. Пожалуй, еще после скажут: ерунды натворил. В хаос мыслей попадешь и еще жить тяжелее будет. А так доживай, водочку попивай, спи крепко, ешь сладко и гляди спокойно на мир Божий. Никто тебя не тронет! - грустно улыбнулся он. - Любите вы много других, себя больше любить надо. Душа у вас большая, широкая; сократить ее наполовину надо. Попробуйте, право...
Он дружески поглядел ей в глаза.
- Не могу я мириться ни с чем, - снова, как бы говоря сама себе, начала она, - я помню, как еще маленькая, живя в деревне у отца, раз убежала в лес и заблудилась на два дня. Тогда отец меня высек. Не помогло! Бывало только и хорошо мне, когда лето; бегаю на воле по полям, по лугам, порхаю свободно, как птичка, а зимой всегда больно-тяжело взаперти сидеть было. А как отец умер, я на сцену ушла. Если бы мать была жива, другое бы, может, дело было. На беду мою она меня ребенком сиротой еще оставила. Не помню ласки ее. Не испытала счастья. Всю жизнь между чужими.
- Вы, голубка моя, не грустите, может, еще и счастливы будете, - взял он ее за руку. - Вот теперь Владимир Николаевич будет опять председателем, оба вы успокоитесь, обвенчаетесь, ссориться не будете и пойдет все по-прежнему.
- Не хочу так жить, - нервно вздрогнула она, - не хочу я прежнего. Мне лжи не надо и лучше совсем не жить, чем изменить себе, своей натуре. Лукавить не могу. Мне с правдой только легко дышится, а от лжи я задыхаюсь. Не могу я видеть равнодушно всего, что здесь делается.
Она сделала презрительный жест.
- Каждый хлопочет для себя, какое тут искусство! Высшие лгут, подличают. Низшие унижаются, и все вместе ссорятся из-за прав на теплые места и самолюбия, - говорят это общее дело. Разве может оно тут быть, они даже не понимают его. Забыли его задачи, делают, что кому выгодно. Разве это общее дело? Это исковерканная жизнь общей лжи, - не хватает во мне смелости среди этих людей, где на каждом шагу натыкаешься на человека, который готов тебя продать, предать и задушить, если это принесет ему пользу. До положения животных дошли в своем эгоизме. Так можно ли жить с ними по-человечески, а я иначе жить не могу. Нет, жить мне нельзя!
Последнюю фразу она почти крикнула с какой-то внутренней болью.
Он испуганно посмотрел на нее.
- Что вы это говорите?! Подумайте хорошенько, другое дело себе найдите, уезжайте отсюда.
- Ведь люди одинаковы, - с горечью сказала она. - Везде теперь одно и то же. Я к ним не подхожу, не ко времени. Столетием раньше родилась, чем бы мне следовало, или несколькими столетиями опоздала. Теперь я не гожусь. Глупа для жизни. Не понимаю ее. И не умею наполовину жить... Для меня, мой друг, один исход остается: уехать туда, где не нужно современного ума. И я уеду! - загадочно добавила она.
- Приехал, приехал, господа! Бежецкий здесь, приехал! - раздались вокруг них восклицания.
Все поспешили в залу. Крюковская и Бабочкин, все продолжавший окидывать ее тревожным взглядом, пошли туда же.
Там уже стоял Владимир Николаевич, гордый, сияющий и довольный, окруженный раболепной толпой.
Возле него была Наталья Петровна Лососинина.
Оказалось, что депутация застала ее у него, и он приехал с ней вместе.
Увидав ее, Надежда Александровна дрогнула всем телом, точно кто сильно ударил ее. Вся кровь бросилась ей в лицо, потом она вдруг стала бледнее прежнего.
- Позвольте поблагодарить вас, господа, - говорил между тем Бежецкий, - за честь и доверие, которые вы мне оказали своим выбором и предложением занять опять тот пост, который я занимал столько лет. Доверие это настолько меня тронуло, что заставило забыть те недоразумения, которые, к моему большому сожалению, случились недавно между нами. И вы, и я хорошо понимаем, что мы не виноваты в них, так как они произошли вследствие неаккуратности Шмеля и вина его достаточно и заслуженно наказана исключением из общества с воспрещением когда-либо посещать его. Я же, со своей стороны, извиняюсь перед вами за мою обидчивость и отказ служить обществу. Теперь с новым рвением, забыв все прошлое, я постараюсь оправдать ваше доверие ко мне и принимаю с удовольствием управление делами общества.
Он поклонился всем одним низким поклоном.
Все наперебой старались пожать его руку, выразить свое удовольствие по поводу его возвращения.
- Очень рад вас видеть, - крепко жал ему руку Городов, - я теперь здесь экономом и надеюсь угодить вам и увидеть, наконец, свою пьесу на здешней сцене.
- Какая унизительная картина! - с нескрываемым омерзением сказала почти вслух Крюковская. - Все прежде гнали, а теперь унижаются.
- Здравствуйте, Надежда Александровна, - подошел к ней Владимир Николаевич. - Что же это вы ко мне и не подошли, подумаешь, что не рады меня видеть здесь?
- А, пожалуй, что и не рада! - подала она ему свою дрожащую от волнения руку.
- Странно мне это, - пожал он плечами, - и не совсем любезно с вашей стороны...
- Извините! Но, по крайней мере, я думаю, что это лучше и искреннее всех других приветствий. Я прямой человек, Владимир Николаевич!
- Прямой, но непонятный, не совсем уживчивый и слишком переменчивый...
- Ну, в этом-то вы меня не можете упрекать, напротив, слишком постоянный... но надоедливый человек, как всякое напоминание совести! - в упор глядя ему в глаза, медленно, с расстановкой сказала она.
- Странно, - мрачно начал он, - вы хотите опять...
Он не договорил.
Его снова обступили с вопросами по делам общества.
- Позвольте, господа, позвольте, - зажал он уши. - Я сегодня здесь гость, а завтра займусь делами. Сегодня же мы будем только пировать.
XXI. Не дожила
Дюшар и Коган не приняли приглашения Бежецкого на заказанный им роскошный ужин.
Первая просто ужаснулась даже при его приглашении.
- Quel horreur! С актрисами! Я и так большую жертву принесла для вас, что приехала сюда, и это только для вас, mon cher.
Она кокетливо улыбнулась.
Он проводил ее до швейцарской.
Исаак Соломонович объявил, что обещал ужинать со Щепетович, пригласить которую Владимир Николаевич не мог, так как она была в контрах с Лососининой - из-за Ларисы Алексеевны "пьяницы-мужа", как выражалась Наталья Петровна, что бросил ее в гостинице.