— И чего же так путешествуете, — продолжал водитель, — не по людски. Не на поезде. Может, вы из секты какой. Я тут одного буддиста подвозил. «Что в дороге ешь?» — спрашиваю. «А вот», — он мне корку показывает.
— И больше ничего?
— Ничего. А сам худющий… И еще волосатее тебя. Ни мяса не ест, ни пива не пьет. Пять дней одну корку.
— Мы, суфии, едим все, — улыбнувшись, сказал Кристофер.
— Суфии, говоришь. А это что за секта? Алла-алла?
— Не совсем. Суфии, они, конечно же, появились в мусульманской среде. Омара Хайама, поэта, знаешь?
— Это того, что про вино и про баб.
— Того, того. — Кристофер рассмеялся. — Так вот он был суфием. Даже суфийским мастером.
— Тогда я тоже запишусь в вашу секту.
— Так секты-то и нет. Каждый из нас в некоторой мере суфий. В каждом из нас Бог. Считай, ты стал уже суфием.
— И как же вы молитесь?
— Каждый по своему. Вообще-то древние суфии познавали Бога через танец. У них были юбки, отороченные свинцом. Ну, в подол свинец был зашит. И они крутились в танце, как юла. Как летающие тарелки. Это была их медитация. И сейчас есть такие реальные суфии. А я стихийный. Молюсь в душе как умею. Музыку играю. И стараюсь не причинять никому зла. Точнее, жить в гармонии с собой.
Глава четвертая
Города мертвых
Они ехали долго: драйвер, как истинный богатый суфий, угощал их шашлыками и чаем, и высадил лишь под вечер, уже за Балхашем. И снова Кристофер с Галкой шли по трассе в сторону заходящего солнца, и снова наступило время телег, которые Крис гнал в промежутках между пролетающими мимо машинами.
— Ой, смотри, кладбище! — вдруг прервала его Галка.
Впереди, метрах в двухстах от трассы, подсвеченный неяркими лучами солнца, стоял маленький город из белого камня: минареты, башенки, флюгера с полумесяцами.
Мне нравятся здешние кладбища. — Кристофер кивнул в сторону игрушечного городка.
— Они похожи на маленькие города для детей, — сказала Галка.
— В них живет смерть. Маленькая девочка по имени Смерть.
— Крис… — Галке не очень нравились подобные темы, но Кристофер уже не мог остановиться.
— А как, милая, ты представляешь себе смерть. Маленькая девочка играющая отрезанной головой водителя под мостом. Сумасшедшего актера под недостроенным мостом. — уточнил Кристофер, — Помнишь фильм. «Три шага в бреду». Девочка-дьявол с удивительно взрослой порочной улыбкой. И ее сестра, девочка-ангел, воплощение чистоты и непорочности.
Галка кивнула.
— Они живут в этих городах, — добавил Кристофер, — и за мной придет первая.
И вдруг ему стало не себе. Почему-то снова всплыла в памяти обстановка больницы, белый фарфоровый ангел в неживом мерцающем небе. И жесткий голос человека не умеющего шутить: «Тише, тише, мы, кажется, его вскрыли». Затем, эти образы плавно перенесли Кристофера в мир неприятных болезненных снов, в прошлое, плохое время, когда Крис лежал в реальной больнице, с реальным гепатитом. Там он видел сны чуть ли не каждую ночь. События варьировались, но обстановка оставалась одной и той же — старинный восточный город, залитый ослепительным желтым солнцем, радужная вода в реках, казалось, ее покрывала пленка бензина или масла, узкие улицы, безразличные, неживые люди, говорящие на незнакомых языках, и страх, растворенный повсюду. Полуденный страх.
И сейчас, на мгновение, в красном воздухе он увидел этот призрачный город. Кристофер схватился за ксивник, болтающийся на груди, словно тот был спасительной веревочкой, способной выдернуть из воспоминаний.
И он выдернул, но не совсем туда, куда хотел попасть Крис. Галка же, заметив движение приятеля, истолковала его по своему.
— Не бойся, не оборвется. Хочешь я тебе другой ксивник сошью.
— Нет, — сказал Крис, продолжая пребывать в другом времени и месте, — это память. Она связана со смертью Рыжего. Я тебе о нем рассказывал?
— Расскажи.
— Он был старше меня лет на пять и уже заканчивал универ, когда разбился. И его смерть была скрыта в нескольких вещах одновременно: в кузове грузовика, стоящего возле обочины, обычном, зеленом, деревянном, в цементовозе, кабина которого схлопнулась как карточный домик. А после, я это ясно могу представить, — было облако цементной пыли, ползущее над дорогой. Тяжелый цемент быстро осел на окружающие предметы, съев их цвета. Такой я вижу его смерть.