Пренебрежение в его тоне выводит меня из себя.
Это почти как совершенно другой мужчина, не похожий на того, кто нажимал на мои кнопки, пока я не развалилась у него на коленях.
Мужчина, заставивший меня почувствовать после того, как я пришла к пониманию того, чего я никогда не почувствую в этой жизни.
Я ненавижу его за это, и никогда не прощу его за то, что он вернул эту часть к жизни без моего одобрения.
— У тебя проблемы с выполнением инструкций, дикарка?
— Что?
— Марго, должно быть, сказала тебе не подниматься сюда.
Я встаю, успокаиваю дыхание, хватаю книги с пола и кладу их обратно на прикроватный столик.
— Я не понимаю, в чем тут проблема.
— Мне не нравится, когда мне бросают вызов, Аврора. Это понятно?
— Тогда тебе не следовало втягивать меня.
Он хватает меня за руку и разворачивает так быстро, что я задыхаюсь, врезаясь в его грудь, моя рука приземляется на его плечо для равновесия.
Джонатан смотрит на меня сверху вниз с такой осязаемой тьмой, что я ощущаю дым, исходящий от него и окружающий меня ореолом.
Вот кто такой Джонатан — дым. Вы не можете схватить его или убежать. В тот момент, когда вы думаете, что в безопасности, он появляется из ниоткуда и сгущается с намерением задушить вас.
— Я уже говорил, и это последний раз, когда я повторяю. Если я задаю вопрос, я ожидаю прямого ответа.
— А если у меня их нет?
Мой голос хриплый, тихий, неправильный.
Будь ты проклят, голос.
— Тогда, — он протягивает другую руку и хватает меня за ягодицу, — Я отшлепаю эту задницу.
Я инстинктивно прижимаюсь к нему. Воспоминания о прошлом вечере мелькают у меня перед глазами, и требуется вся воля, чтобы сдержать чужой звук, борющийся за свободу.
— Итак, это, блядь, понятно?
— Да, — бормочу я, чтобы он отпустил меня.
Дело не в том, что меня отшлепали, а в проклятой пульсации между ног с тех пор, как он прикоснулся ко мне, или в обещании, что он повторит то, что произошло вчера.
Это о том, как я не могу перестать думать о тех же пальцах, которые сейчас сжимают мое запястье, находившиеся внутри меня. Или эта жилистая, сильная рука, опускающаяся на мою мягкую плоть.
— Хорошая девочка.
Джонатан отпускает мою руку, и я отступаю на чертовски шатких ногах.
Какого черта ему понадобилось произносить эти два слова таким хриплым тоном? Он играет с теми частями меня, с которыми я даже не думала, что можно играть.
— Я не девочка.
Его губы подергиваются, будто он собирается улыбнуться, но Джонатан этого не делает. Не совсем.
— Да, ты девочка.
— Мне двадцать семь.
Я не знаю, зачем мне нужна эта информация.
Может, это способ моего мозга напомнить, что он на семнадцать лет старше меня.
Или что моя сестра, единственный человек, которого я все еще считаю семьей, завладела им первой.
Или что мы в ее комнате.
Тот факт, что Джонатан сохранил ее комнату такой, какой она была, не пытаясь ни от чего избавиться, означает одно: он не покончил с ее смертью.
Вот почему он хочет меня. Я его больной способ вернуть Алисию к жизни.
Я ненавижу его за то, что он поставил меня в такое положение.
Я ненавижу его за то, что он вламывается в двери, от которых даже у меня не было ключей.
Больше всего я ненавижу его. Мужчину. Тирана. Бесчувственного ублюдка, который не смог защитить Алисию.
— Я знаю твой возраст. — он засовывает руку обратно в карман. — Я также знаю, что ты была призраком с шестнадцати лет.
Я поджимаю губы, даже когда мой шрам покалывает под одеждой.
— Каково это быть призраком, Аврора?
— Мирно.
— Это так ты пишешь «фальшивка»?
— Я не фальшивка.
— Так вот почему ты придумала совершенно новую личность, новое имя, новое происхождение и даже новые привычки?
— У тебя есть какой-то смысл в этом?
— Твоя подруга с черным поясом по карете знает о Клариссе?
— Не смей, Джонатан.
— Мне не нравится, когда мне угрожают, так что только из-за этого я мог бы наведаться без предупреждения и сказать ей.
— Джонатан... н-не надо...
Я готова умолять его, но знаю, что это не сработает. Лейле и ее семье нужно держаться подальше от моего прошлого. Я не могу противопоставить их доброте злобу.