Выбрать главу

Пастор Робенс поспешил в свой кабинет и запер дверь на ключ.

Он слышал доносившиеся из церкви взрывы смеха.

И самое ужасное состояло в том, что его тоже потянуло выпить. Еще никогда в жизни ему так сильно не хотелось выпить. Он весь трепетал, его сердце стучало от страха. Никогда прежде он не сталкивался с чем-нибудь подобным. Трудных подростков он видел, одно время ему даже приходилось работать в Центре по борьбе с уличной подростковой преступностью на окраинах Сан-Франциско. Но ничего из того, что он узнал там, не могло пригодиться ему здесь. Эмоционально ущербные молодые люди и разного рода хулиганы, с такими ему иметь дело доводилось. У этих ребят были специфические, легко распознаваемые проблемы. Но эта группа…

В дверь кабинета что-то ударило, и он сильнее уперся в нее, закрыв глаза, быстро произнося молитву Богу, умоляя, чтобы Он не позволил им ворваться.

С ними что-то происходило, что-то глубокое и основательное, что выходило за уровень проблем, связанных с семьей или обществом. И дело тут было даже не в какой-то психической неустойчивости. Он чувствовал это, даже частично понимал, кажется, но ухватить полностью не мог.

Дьявол.

Да, это был дьявол. Эти ребята были порождением дьявола. Они сами были дьяволами. И не потому, что так поступали, не потому, что так говорили, – они просто были дьяволами.

Запершись в кабинете, пастор Робенс намеревался сразу же позвонить в полицию, но теперь, прижавшись спиной к двери, прислушиваясь к тому, что там, в его церкви, происходит, он понял, что боится звонить.

В дверь за его спиной забарабанили снова. Этот ужасный стук он ощущал своими костями.

– У нас тут для тебя кое-что приготовлено, проповедник!

Пастор Робенс прикусил губу и не произнес ни звука.

Он находился в кабинете уже два часа. До него доносились крики боли, вопли удовольствия, пьяный смех. Там что-то разбивали, что-то падало, трещали оконные рамы. И все это на фоне рэп-музыки, если эту ужасную однообразную трескотню можно назвать музыкой. Она разносилась по всей церкви, перекрывая более тихие звуки и приглушая громкие, превращая все в хаос, неразбериху, и потому была еще страшнее.

И затем… совершенно неожиданно он услышал, что они уходят. Музыка прекратилась, смех затих, крики замерли, и они побежали на улицу. Правда, некоторые еле передвигали ноги. Он услышал, как отворилась большая дверь, уловил удаляющиеся неясные голоса. Ему хотелось приподнять занавеску и выглянуть в окно, чтобы удостовериться, что он не ошибся, что они на самом деле ушли, но пастор Робенс боялся даже пошевелиться, и только когда прошло больше часа, он наконец набрался смелости открыть дверь кабинета и заглянуть в храм.

Глава 41

– Что вы делаете? Остановитесь!

Пенелопа стояла в центре луга и кричала, обращаясь к своим матерям. Они же, наклонившись над Дионом, обмазывали его кровью и жиром из тел растерзанных полицейских. Матери были очень пьяны, это несомненно, но опьянение накатывало на них какими-то волнами – только что они выглядели абсолютно сумасшедшими, совершенно невменяемыми и тут же, через несколько секунд, вдруг становились трезвыми, серьезными, организованными и чрезвычайно собранными. Что с ними такое? Коллективное помешательство?

Они просто рехнулись. Стали одержимыми.

Может быть, в этом все дело?

Пенелопа так не считала. Какими бы неестественными ни являлись корни всего этого кошмара, в нем не было ничего для нее нового, ничего чуждого, взятого со стороны.

Все исходило только от матерей.

– Оставьте его! – закричала она.

Мать Дженин вскинула на нее глаза и по-идиотски захохотала.

– Посмотри, какой у него здесь красавец! Давай, иди сюда, пока он горячий!

Мать Фелиция ударила ее по лицу.

Остальные засмеялись. Мать Дженин, тоже давясь отсмеха, потянулась и, ухватив конец пропитанной вином туники матери Фелиции, разорвала ее.

Мать Шейла набрала в горсть крови и жира и плеснула матери Фелиции в лицо.

– Прекратите! – завопила Пенелопа. Она переводила взгляд с одной женщины на другую. Ее переполнял страх, жуткий страх. Больше всего на свете ей хотелось сейчас убежать отсюда, насколько возможно быстрее и дальше. Но куда она могла деться, куда пойти? В полицию? Именно туда ей следовало направиться в первую очередь, она это знала. Двое полицейских были мертвы. Они растерзаны ее матерями. И матери убили Бог знает еще сколько людей.

Ее отца.

Но заставить себя стать предательницей она не могла. Отказаться от своих матерей казалось ей невозможным. Во всяком случае, вот так, сразу. Необходимо их остановить, может быть, даже убить, но она сама обязана сделать это, не привлекая никого из посторонних.

Семейные дела должны решаться в семье.

Матери все еще забавлялись кровавой расправой. Инстинктивно Пенелопа стремилась убраться отсюда, покинуть этот луг, возвратиться обратно к свету, улицам, зданиям, машинам, к цивилизации, словом, спасти себя. Все говорило за то, что надо идти и искать помощь. Но она не двигалась с места, понимая, что не в силах этого сделать. И дело тут не в матерях.

Как она могла оставить Диона здесь, на растерзание этим кровожадным фуриям?

Дион.

Он что-то вскрикивал, пытался сопротивляться пьяным насильницам, бороться с ними, а они прижимали его к плите и продолжали смазывать кровью. Мать Фелиция отделилась от остальных и направилась через луг. На какое-то мгновение Пенелопа увидела, как мать Дженин возбуждает его пенис, массируя его кровавыми руками.

Пенелопу затошнило. Он пошла навстречу матери Фелиции. Они остановились в полуметре друг от друга. Мать улыбнулась, и на лице женщины отразились одновременно и печаль, и торжество.

– Ну вот, теперь ты знаешь, – произнесла мать.

– Что я знаю?

– Кто мы. И кто ты.

Пенелопу охватило еще большее, чем прежде, смятение. И стало еще страшнее.

Что означает это странное: «И кто ты»? В самом деле: кто я?

Внезапно она осознала, что вовсе не испытывает ни потрясения, ни отвращения, как этого следовало ожидать, к тому, что увидела и узнала. Все это было ужасно. Да. И вне всяких сомнений омерзительно. Но, пытаясь разобраться в своих ощущениях, она неожиданно обнаружила, что в ее реакции на происходящее большую роль играет разум, нежели эмоции.

Ей было страшно не потому, что она боялась физической боли или того, что с ней может что-то случиться. Девушка была напугана и ошеломлена открывшейся правдой – эти фурии являются ее матерями, а она – их дочь, она – одна из них.

Гнев. Вот что было первоосновой ее эмоций. Гнев против того, что они делают с Дионом. Пенелопа ненавидела матерей именно за это. Интересно, как бы она отнеслась к тому, что на его месте был бы кто-то другой? Или насколько ее волнует участь этих несчастных полицейских? Она не знала.

Нет.

Ее тревожил только Дион.

Ощущая запах вина и крови, она, к своему ужасу, обнаружила, что этот смешанный аромат ей приятен.

Пенелопа посмотрела на мать.

– Так кто же мы?

– Менады.

Менады. Это слово ей было известно. Безумные женщины из греческой мифологии, которые поклонялись Дионису. Женщины, свихнувшиеся на вине и сексуальном экстазе. Это они жестоко убили Пентея и в кровавой оргии растерзали на мелкие части Орфея. Она вспомнила, что певец Орфей – сын Аполлона и музы Каллиопы. Сердце Орфея не выдержало разлуки с Эвридикой, и он сошел в царство мертвых с просьбой вернуть ему его возлюбленную. Своим пением и звуками кифары он двигал скалы и заставлял трепетать ледяные сердца владык подземного царства. Аид отпустил Эвридику с условием, что Орфей во время пути не должен будет оглядываться. Но юноша не смог выполнить это условие, и девушка навечно осталась в царстве теней. За преданность только одной женщине и поклонение богу Аполлону (а не Дионису) вакханки (менады) растерзали Орфея, и только мертвым он смог соединиться с Эвридикой. В мифическом мире греческих богов менады были представительницами хаоса. Они являли собой темную сторону античной религии.