— Я схожу, — покорно ответил Федор.
— А насчет ночлега вы не беспокойтесь. Вы меня ни чуточки не стесняете.
Лицо хозяйки было спокойно и ласково; глаза с ясной добротой смотрели на Федора. Она даже не подозревала, что человек, стоящий перед ней, пережил сейчас как бы смерть и воскресение…
…Федор перелез через обвалившуюся ограду и оказался на заросшем лопухами дворе. Из-за угла дома, красиво взмахивая маленькой головой, выскочила коза и понеслась прямо на Федора.
— Держи ее! — услышал он крик, прыгнул, распластался на земле, успев поймать твердые, острые рожки.
Рослая костлявая старуха с черной, как смоль, головой накинула веревку на шею козе.
— Ты чего это на чужих лопухах разлегся? — блеснула она на Федора темным, непотухшим глазом.
— Меня Марья Никитична послала. Насчет закутка.
Старуха оказалась горячей и сердитой, не остуженной бедами и огорчениями, выпавшими ей на долю.
— Ты, бабушка, только покорми меня — и все…
— Покорми! Харчи-то ноне кусаются! Небось разбалованный?
— Нет, бабка, я скромный.
— Вона какой даровой! Да ты работать, поди, не умеешь?
— Сапер, да не умеет!
— Нешто ты армеец? — подобрее спросила старуха.
Федор бойко постукивал топоришком, старуха гремела ухватом внутри своего пустынного дома, время от времени высовывала потемневшее от жара, усохшее в кулачок лицо и кричала:
— Крепче складай! Она у меня гулена!
Коза, словно предчувствуя беду, все вертелась вокруг Федора, шуршала копытцами по стружкам, потыкивала рожками в доски, а то скосит на Федора янтарный глазок, поглядит зло и подозрительно и начнет рваться с привязи…
В полдень старуха позвала Федора к столу. Харчи у нее были худые — щи да котелок с картошкой. А ей и того не нужно: за весь обед не съела и двух картофелин.
Она расспрашивала Федора про войну, какой генерал чем командует и кто крепче бьет врагов. Федора удивило, что старуха знает фамилии всех командующих. Интересовалась она также пушкой, которая с одного выстрела выжигает чуть не десятину земли. Правда ли, что есть такая?
— А как же! — сказал Федор. — «Катюша» именуется, гвардейский миномет…
— Ну, раз так, фашисту долго не жить, — сказала старуха и добавила с тихой улыбкой: — Уж больно занятое это дело — война. Вон мой сын с первых дней на фронте, а все письмецо чиркнуть не собрался.
Федор смущенно отвел взгляд от старой матери и усердно занялся едой.
— Говорят, что склонил он головушку к земле, а я не верю. Не могли такого молодого убить. Нет, — старуха покачала головой. — Он у меня поздний. Мне уже пятый десяток шел… Манька! Девка!.. Кши тебе!.. — закричала вдруг старуха и замахала в окно заголившейся, словно ремнями перевитой рукой.
Порвав веревку, коза с разбегу всаживала рожки в свежестроганные доски закутка.
Ближе к сумеркам старуха выдала Федору кружку острого Манькиного молока и стенку ковриги. Федор, привыкший к обильной солдатской пище, не утолил голода, но продолжал работать, пока не вбил последнего гвоздя. Старуха потыкала в закуток кочергой, привалилась к нему сухим плечом и весело подмигнула Федору:
— Теперь вижу — и впрямь сапер!
Федор помог старухе втащить ревущую Маньку в закуток и по влажным лопухам выбрался на дорогу.
Федор торопился, он боялся, что из-за позднего часа не увидит хозяйку. На земле был сумрак, но небо, хотя и украшенное золотой рогулькой месяца, еще по-дневному голубело.
Чтобы сократить путь, Федор свернул с дороги, пролез через чужой палисад, спустился в низину с заросшим прудом, одолел склизкую падь оврага. От земли веяло холодом, его ноги забрызгало росой. Он выбрался на дорогу уже в виду своего дома. Окна были темны.
Он медленно побрел к дому. Ночь, быстро поднявшись с земли, окутала чернотой небо.
Дверь оказалась незапертой. Федор осторожно открыл ее, притворил за собой и наложил крючок. Из горницы в щелку пробивался свет. Дверь тонко заскрипела под рукой Федора. За столом сидела хозяйка в темном платье, с косынкой на плечах. Из круглого самовара шел остывающий парок.
— Уж я заждалась совсем! — сказала хозяйка и ладонями провела от глаз к щекам, словно сгоняя дремоту. — Боялась, как бы не заплутались в темноте.
«Заждалась»! Значит, снова есть на свете человек, который его ждет, боится за него. Растроганный, он горячо и сбивчиво принялся рассказывать про старуху, про смешную ее козу и кончил неожиданно: