— Ты что это, брат, такой скучный? Переутомил ты себя, что ли? Отдохнуть надо.
— Отдохну на том свете.
Председатель недовольно наморщил нос.
— На море тебе надо, на жаркое солнце — враз обновишься. Экой ты, право! Я ж тебе что ни год предлагаю..
Председатель говорил правду, но, желая сохранить в себе чувство обиды, словно люди виноваты перед ним, Авдеев махнул рукой и побрел своей дорогой.
В горнице было сумеречно, только белел, словно светился, угол недавно сложенной печи. Авдеев прошел за печь и тяжело, точно в самом деле скрутила его хворость, опустился на лежанку.
— Что так рано пришел? Не занедужил ли? — спросила из другой горницы жена.
Авдеев не ответил.
Послышались грузные шаги. Авдеев закрыл глаза, но сквозь сомкнутые веки он как бы видел склонившееся над ним, встревоженное лицо жены.
— Да что молчишь-то, господи? — плачущим голосом спросила жена.
Кузнец хотел было поведать жене о своей печали, но вместо этого с непривычной грубостью сказал:
— Отдохнуть человеку нельзя! Привыкла, чтоб день-деньской спину гнул!.
— Отдыхай, отдыхай, батюшка! — испуганно сказала жена и осторожно отступила.
Авдееву стало стыдно, что он напугал и обидел жену. И, чтобы не мучиться этим чувством, он попытался заснуть.
Стемнело. Жена зажгла моргалик.
За окном возник долгий-долгий сполох; черный узор кленовой лапы казался напечатанным на стекле. Авдеев стал считать: «Раз, два, три, четыре…» — и заснул до того, как сполох погас.
Во сне он увидел море. Тихое с поверхности, море гудело, как в бурю, но Авдеева не пугал этот грозный гуд. Он чувствовал свежесть морской воды во всем теле, бодрящую и легкую.
Когда он открыл глаза, за окнами была ночь. На столе слабо мерцал моргалик, толстотелые бражники реяли вокруг лампы на легких крыльях.
В комнате было прохладно, и на стеклах окон поблескивали дождевые капли. Гроза, собиравшаяся весь день, разразилась, когда он спал. Раскаты грома вторгались в его сон голосом моря, а свежесть, охватившую тело, принес ливень. Далекие сполохи бледносиреневой тенью проносились по окнам; где-то погромыхивало, тяжко и неспешно.
Авдеев слышал приглушенные голоса.
— Я-то думаю: батюшки-светы, неужто Акимыч занемог? Пятьдесят с лишним годов его знаю, сроду не хворал, — говорила бабка Анисья, мать председателя колхоза. — Наш-то в правлении заседает, меня послал: не нужно ли чего?
— Спасибо, Марковна, — отвечала жена. — Устал он, чай, отлежится.
— Может, за доктором послать?
— Ишь, раскаркались, — проворчал Авдеев, — будто я и взаправду болен…
Ему было приятно и в то же время чуть совестно, что его недомогание встревожило односельчан.
Он поднялся и боком прошел мимо испуганно посторонившихся женщин.
Он вышел во влажную, пахнущую ливнем ночь и, придерживаясь за плетень, побрел по улице. В избах слабо мерцали ночники, их тощие отсветы дрожали на жирной грязи улицы.
С колотушкой в руках, навстречу ему двигался ночной сторож. Дубовая бита, ударяясь о сосновую дощечку, издавала короткий высокий звон, за которым тянулся тоскливый, поющий следок.
Сторож поровнялся с Авдеевым и снял картуз. Бледно засияла круглая лысина.
— Здравствуй, Акимыч! Ты что — никак, хворать вздумал?
— Ой, бабы! — с сердцем сказал кузнец. — Не так чихнешь, они тебя зараз хоронят.
— Слабый пол, — степенно подтвердил сторож. — Да ты всех нас переживешь!.
Скользя рукой по мокрому плетню, Авдеев завернул за угол двора и вышел на зады деревни.
В небе сквозь обрывки быстро текущих туч мерцали белесые мелкие звезды. Но свет их таял в дальней выси, и тьма над землей казалась еще глуше. Порой какая-нибудь звездочка начинала часто мигать и падала вниз, развивая за собой тонкую серебряную нить. А одна звездочка-паденка зацепилась за сучок дерева и повисла над самой землей, близ околицы. У Авдеева потеплело на сердце: это поблескивал гребень жестяного петуха, которого Барышок уже успел приладить на крыше своей избы.
Отстранив ткнувшийся в лицо влажный подсолнух, Авдеев стал на краю глубокого оврага.
Внезапно, словно зарево, возникло вдали светлое облако. Фары машины? Нет, облако не двигалось, оно спокойно, прочно висело на одном месте. И он догадался: это арбузовцы зажгли электрический свет. Он представил себе горящие на столбах лампочки, свет в окнах хат, свет в большом арбузовском клубе, где веселится молодежь, и ему стало невыносимо обидно за своих односельчан, что у них на улице не видно ни зги, в избах чадят подслепые моргалики.