А световое облако, как бы дразня его, подымалось все выше, расплывалось все шире, — верно, там загорелись новые электрические солнца. Оно гнало прочь от себя тьму, и отступившая тьма искала прибежище в Белицах, еще плотнее смыкалась вокруг Авдеева.
А ведь и в Белицах мог бы сиять свет по ночам! Была же у них до войны гидростанция, останки ее до сих пор высятся над Быстрицей. До боли отчетливо вспомнилось Авдееву ее прежнее строгое великолепие. Серебряные воды горбато рушились через бетонное тело плотины, бледные струи, сплетаясь и расплетаясь, словно хотели побороть друг дружку и, не решив спора, поглощались темным ложем реки. И неслышные в грохоте падающей воды, безустали вращались турбины, рождая сияющую, движущую, животворящую благодать..
Неужто не станет у них сил поднять порушенное врагом? Не раз заводил он с председателем разговор, и всегда в ответ: не потянем, не вошел еще колхоз в прежнюю свою силу. А как хотелось бы ему, Авдееву, чтоб его односельчане зажили не хуже арбузовцев! Да ведь он сам может сработать недостающие части турбины, выковать нужные детали — это ему по плечу. А затем всем народом поднимут они запруду у старой мельницы, чтобы еще стремительнее неслись быстрые воды Быстрицы. Только и останется тогда инженерам, что пустить ток по проводам.
И Авдееву представилось, как он погонит прочь тьму от Старых Белиц, и усталое, грустное чувство уступило в его душе место какой-то новой, сердитой силе…
Наследник
Я живу в пустой юрте, стоящей к реке ближе других. Со мной вьюк с продуктами и ящик с инструментами и картами. Как и было условлено, я должен дожидаться здесь прибытия остальных членов нашего геологического отряда, кончавших работу в другом районе. Они могут приехать сюда каждый день, каждый час, поэтому я не удаляюсь от юрты.
А как тянет пробраться вверх по реке! Этот район еще никем не был как следует изучен. Для разведчика это почти «белое пятно». Когда придет наш отряд, мы выберем базу, наметим маршруты и начнем съемку. Может быть, мы останемся тут.
По-моему, я выбрал неплохое место.
На открытом зеленом склоне сопки несколько деревянных домиков летнего бурятского поселка — «летников», как они названы на карте. Подножье сопки огибает мелкая быстрая речушка. Казалось, этой речушке не терпится перелить свои воды в далекое озеро. С бешеной скоростью несет она свои бурлящие струи. По дну ее перекатывается галька, и даже тяжкие, поросшие склизкой зеленью камни медленно ползут, не в силах противиться напору воды. Длинные водоросли, дрожа и виясь, тоже стремятся включиться в общее движение, но корни крепко привязывают их к месту. Тщетно пытаются они ухватиться за спешащих вниз по течению рыб, куски дерева, коры…
За рекой — тайга.
Тихо в тайге, тихо и в летниках. Все разъехались на охоту, на рыбную ловлю, на покосы.
Когда по приезде сюда я отправился знакомиться с местными жителями, я было решил, что юрты необитаемы. Но потом заметил у реки несколько ребятишек. Один из них держал легкое копье с трезубцем на конце, другой — берестяное лукошко, полное сверкающей рыбы.
Я направился к ним, но ребята не были расположены к знакомству со мной. Вероятно, тому виной моя трехнедельная борода и геологический молоток, который я по привычке всегда таскал за поясом.
Наконец в одной из юрт я обнаружил старуху с белыми до голубизны волосами и темным, как печеное яблоко, лицом. Она бросила на меня равнодушный, но проницательный взгляд и, казалось, мгновенно все узнала обо мне. Я стал ее расспрашивать о жителях поселка; старуха вынула изо рта черную, обуглившуюся трубку, очень внимательно выслушала, затем встала и принесла на глиняном блюде творогу и сметаны. Я засмеялся, быстро очистил блюдо, положил на землю деньги и, не пытаясь возобновить разговор, вернулся к себе.
Юрта, которую я занял, стояла на окраине поселка. Она была просторная, с широким отверстием в середине крыши, над очагом, с ровным дощатым настилом вдоль стен и множеством полочек и колышков по карнизу для всякой домашней утвари.
Я не был единственным обитателем юрты. С десяток семейств ласточек ютились по стенам. Когда я первый раз вошел в юрту, они подняли такой писк, что я подумал об отступлении. Но постепенно мы привыкли друг к другу, и мне порой казалось, что я на правах равного живу внутри большой клетки. Когда мне нечего было делать или я уставал от копирования карт, я ложился на «диван» — ворох пихтовых ветвей, прикрытых брезентом, — и глядел вверх. Через отверстие в крыше то и дело влетали взрослые ласточки: из гнезд, прилепившихся под крышей, неслись требовательные крики птенцов и высовывались маленькие головки с огромными раскрытыми ртами. Взрослые усаживались у края гнезда и, стараясь разделить гостинцы по справедливости, кормили своих наследником. Потом чистили клювы, делали несколько стремительных кругов вдоль стен и снова исчезали в голубой дыре.