Павел Иванович Злотников, секретарь райкома, круто замолчал. Это была его обычная манера. Он терпеть не мог разговаривать с корреспондентами до того, как они побывают на местах. И то сегодня, желая заинтересовать меня темой, он позволил себе непривычно длинную речь.
Пока он говорил, у меня перед глазами блуждал образ друга моего детства, внуковского пастуха Яши. Когда я думал о Яше, мне почему-то всегда вспоминалась картина Нестерова «Видение отроку св. Варфоломея». В Яше сочеталась дряхлость святого Варфоломея с прозрачной, наивной чистотой отрока. Да и видеть его мне приходилось на фоне нестеровского светлого, грустного и до слез милого среднерусского простора.
Яша и сам толком не знал своих лет; по его пуганым воспоминаниям выходило, что он жил еще во времена нашествия Наполеона. Сказания и быль так переплелись в его старой голове, что он уже не различал, что было слышано им от людей, а что самим пережито. На заросшем по самые скулы лице Яши лучились ровным светом приязни и благожелательности ко всему сущему голубые младенческие глаза. Этот ровный свет, излучаемый Яшей и на нас, детей, и на пожженную июльскую траву, и на коров, и на тучи небесные, и на ворону, усевшуюся подле его шалашика, и на дождик, насквозь пробивавший его плащ из мешковины, и на лапоть, просящий каши, словом, на всё, на всё, и казавшийся нам добротой, был проявлением крайнего равнодушия его окостеневшей в долгом и бесцельном существовании души.
Вся пастушеская забота Яши состояла в том, чтобы пригнать коров на выгон — тощий, в плешинах лужок, затем отвести их на полувысохшую грязную речушку с берегами в коровьих блинах. Коровы входили в речку, долго пили мутную воду, затем ложились на отдых в собственный помет. Внуковское стадо было худым, шелудивым, но это не мешало Яше пользоваться репутацией надежного и опытного пастуха — соседние деревни наперебой пытались сманить его к себе, но он оставался верен внуковцам, не из особой к ним приязни, а по безразличию…
— Ну, что же, — сказал я в ответ на рассуждение Злотникова. — Скажите мне, где лучший пастух, я поеду…
— Непременно вам лучшего подавай! Ну, да уж ладно, берите лучшего: Василия Ивановича Хлопина, пастуха колхоза имени Горького, что в Залетине.
— А чем он знаменит?
— В пастбищный период коровы залетинского стада дают в среднем по двадцать три литра молока в сутки.
— А как он этого добился?
— Поезжайте — узнаете. До Залетина всего семнадцать километров.
На другой день, после полудня, попутная машина оставила меня неподалеку от Залетина.
Деревня лежала по правую руку, к ней вело булыжное шоссе, впереди был лес, куда, словно в тоннель, уходила главная асфальтированная магистраль; слева ослепительно сверкало колено реки. Очевидно, где-то в пойме реки и находилось стадо. Ухабистым большаком, тянущимся вдоль опушки, зашагал я к реке.
Навстречу мне медленно двигался открытый «Москвич». Колеи, наезженные грузовиками, были слишком широки для «Москвича». Левая пара его колес с пробуксовкой чухала в глубоком желобе, правая — шла по горбине между колеями.
Меня заинтересовал непривычный облик водителя. Огромный мужчина, с трудом уместившийся между сидением и баранкой, до глаз заросший короткой угольно-черной бородой, с заметным и несколько наивным удовольствием вел борьбу с дорогой. Вначале он показался мне довольно пожилым, но пятнышки розовой молодой кожи над скулами и синие блестящие глаза обличали в нем человека лет сорока, не более. Хотя я стоял обочь дороги, он со вкусом посигналил и, осветившись радостной улыбкой, ловко миновал полуметровую пропасть колдобины, чтобы тут же забуксовать на ржавом обнажении глины. Фонтан грязи вылетел из-под бешено вращающихся задних колес, и только это помешало мне прийти ему на помощь. Он приоткрыл дверцу и, не выходя из машины, ногой оттолкнулся от земли. Машина рванулась вперед с такой силой, что ему пришлось немедля притормозить, я видел, как сзади зажегся красный фонарик.
Проводив взглядом великана в игрушечной машине, я пошел дальше. Большак отклонялся от опушки, прорезал люцерновое поле и спускался к приречной луговине. Он привел меня к загону, но никаких признаков стада я здесь не обнаружил.
Рядом с загоном находился небольшой деревянный домик, покрашенный в веселый, светлозеленый цвет. Я вошел в крохотный коридорчик; впереди была дверь с надписью «лаборатория», справа — «комната отдыха».