Однажды во время тренировки, когда Стрелка, подгоняемая легкими касаниями хлыста, резво неслась вперед, Кретов ощутил, что воздух стал как бы плотнее. Ощущение все вырастало, становилось отчетливее, и уже барабанные перепонки явственно испытывали возросшее давление воздушных струй. Кретов ослабил вожжи и поглядел на землю: трава стлалась под качалкой, как под крылом самолета, когда запускают пропеллер.
Он миновал конеферму, не в силах сдержать Стрелку, которая, словно почуяв о себе неведомый дар, хотела до конца насладиться этим открытием. Наконец он справился с лошадью и, поворотив ее, подъехал к конюшням. Его подручный, младший конюх Никифор, встретил его восторженным удивлением.
— Вот это да! — сказал Никифор и почтительно потрепал Стрелку по чуть взмокшей спине.
— Что, хороню?
— Сроду такого бега не видывал!
— Важное замечание, если учесть твой преклонный возраст. Кстати, сколько тебе лет? Шестнадцать?
— Уже три месяца как стукнуло…
— Жаль, зелен ты для наездника! А впрочем… Ну ладно, поводи ее, чтобы хорошенько остыла!
Вот тут-то и пришла Кретову мысль, что не худо бы иметь своего, сухинского наездника. Но обучить наездника — едва ли не больший труд, чем объездить коня, а времени до бегов оставалось не так-то много. И все же надо, чтобы сухинских коней вывел на беговую дорожку свой наездник, человек, до глубины сердца чувствующий, что означает для сухинцев победа. Нельзя такое дело вверять в чужие руки.
На ком же остановить выбор? У Кретова было двое подручных — Никифор и Санька. Они во всем являли полную противоположность друг другу: кургузый, спокойный увалень Санька и стройный, гибкий, впечатлительный и горячий Никифор.
Роднила их увлеченность делом, хотя любовь к коням выражалась у них по-разному.
Санька ценил лошадей по-крестьянски: за ту пользу, какую они приносят хозяйству. Красоту коней он как-то даже не замечал, а насчет резвости придерживался того взгляда, что вскачь ни пахать, ни бороновать не станешь, важны в коне сила и выносливость.
Никифор же вносил в свое отношение к лошадям, пожалуй, что-то возвышенное, что не мешало ему с величайшим тщанием заниматься уборкой конюшен и вывозом навоза.
И вот сейчас Кретов должен был решить, кому же из них доверить честь конефермы в испытаниях на ипподроме.
Когда Никифор завел Стрелку в денник, Кретов подозвал к себе своих помощников и сказал им:
— Наездник должен чувствовать лошадь, мгновенно понимать каждое ее движение. Это чувство у наездника в руке. Давайте-ка с вами потягаемся, я погляжу, что у вас за руки!
— Как это тягаться? — спросил Санька.
— А вот как. Ставь локоть сюда, на доску, упрись покрепче. Так. Сцепляй свои пальцы с моими. А теперь кто кого положит. Только локоть от доски не отрывать! Понятно? Ну, раз, два, три, — начали!
Кретов надавил на руку мальчика. Санька, покраснев от натуги, противопоставлял ему свою силу. Сначала рука его подалась, затем медленно выпрямилась. Это был настоящий крепыш, и Кретову стоило немалого труда одолеть Саньку. Рука мальчика стала медленно клониться к столу, но, прежде чем она коснулась доски, Санька прекратил сопротивление.
— Сильно! — сказал он, дуя на пальцы, нисколько не огорчившись.
— Ну, Никифор, твой черед!
Длинные, сухощавые пальцы Никифора цепко обвили пальцы Кретова. Никифор сразу бросился в атаку.
Кретов чувствовал, что рука Никифора слабее Санькиной, локоть его дрожал от напряжения, — но одолеть его оказалось труднее. Санька отвечал на усилие Кретова только своей мышечной силой, а этот — как бы всем своим нервным аппаратом. Да и сопротивлялся Никифор до последней возможности: он отогнул кисть параллельно доске, и сила Кретова как бы разложилась по двум секторам. И Кретов понял: эта нервная, чуткая рука больше годится для задуманного им дела. Потом сказал:
— С завтрашнего дня начнем тренировку.
Вспыхнувший радостью Никифор и не подозревал, что эти слова несут ему длительные и тяжелые мучения.
Да и мог ли бедный парень предполагать, что сделаться наездником — такое трудное дело! Оказалось, помимо мышечной силы, необходимой, чтобы удерживать коня от сбоя, наезднику требуется еще множество других качеств, самое таинственное и недоступное из которых Кретов называл «чувством посыла».