«Не ввести во искушение» и «избавить от лукавого» — это тоже почти одно и то же. Таким образом, молитва строится по тем самым принципам, по которым составляется псалом. А вот как выглядит та же молитва у Луки (11:2–4):
Отче!
Да святится имя Твое
Да приидет Царствие Твое
Хлеб наш насущный подавай нам на всяк день
36
И остави нам грехи наша, ибо и сами оставляем
Всякому должнику нашему.
И не введи нас во искушение.
В наиболее распространённом русском, так называемом Синодальном, переводе тексты «Отче наш» у Матфея и у Луки друг от друга почти не отличаются. Отличия, о которых идет речь, имеются в греческом тексте, а также в переводах как на латинский, так и на большинство европейских языков. Переданы они и в русском переводе, сделанном в Париже под редакцией епископа Кассиана (Безобразова).
В этом варианте из четырех стихов полностью присутствует лишь один — третий, причем в измененном виде. Выражение «грехи наша», стоящее здесь вместо мягко звучащего «долги наши», вводит в молитву сильный элемент покаяния, исповедания грехов. Замена слов «оставляем должникам нашим» и «оставляем всякому должнику нашему» ориентирует не на норму поведения, а на отношения с конкретным живым должником, которому, разумеется, простить долг много сложнее, чем просто подумать о том, как важно вообще прощать должникам.
Если у Матфея этот стих содержит весьма четкую формулировку христианского учения, то здесь это глубоко личная молит-
37
ва кающегося грешника. В первом стихе отсутствуют все слова, раскрывающие понятие «Отец»; без местоимения «наш» и не гармонизированное формулой «иже еси на небесех», оно одно звучит в устах Иисуса как «Абба», как от глубины души идущий вопль Сына к Отцу в Его Гефсиманской молитве. Второй и четвертый стихи присутствуют тут только первыми их полустишиями.
В целом текст молитвы у Луки много короче и напряженней, в нем нет той формальной завершенности, которая есть в приведенном у Матфея варианте, но зато сразу видны черты диалога с хорошо знающим тебя собеседником. «Молясь, не будьте многословны… ибо знает Отец ваш, в чем вы имеете нужду, прежде чем попросите у Него», — говорит Иисус в Нагорной проповеди (Матфей, 6:7—8). Здесь у Луки Он на конкретном примере показывает, как это делать. У Матфея молитва приводится в составе Нагорной проповеди, представляющей собою краткое, но полное и, главное, систематическое изложение всего учения Иисуса. Это не только молитва, но одновременно и своего рода символ веры.
У Луки молитва Господня появляется в совсем другом контексте: «В то время, как Он в некоем месте молился, кто‑то из учеников Его сказал Ему, когда Он перестал:
38
Господи, научи нас молиться, как и Иоанн научил учеников своих» (11:1). В ответ на эту просьбу Иисус, сам только что вставший после молитвы, учит своих учеников, как следует молиться.
Для Иисуса молитва заключается не в слове, не в точном повторении молитвенных формул, ибо он смело пропускает часть слов или изменяет их звучание и, как может показаться со стороны, безжалостно обращается с безупречным с точки зрения эстетической текстом. Молитва для Иисуса состоит в полном слиянии с Богом:
«Я в Отце, и Отец во Мне… Я в Отце Моем, и вы во Мне и Я в вас» (Иоанн, 14:10—20).
Благодаря такому единению с Богом, слова оказываются ненужными и мало–помалу одно за другим, расплавляясь, как воск горящей свечи, и тая, уходят из молитвы. Молитва словесная превращается в молитву
безмолвную.
Хорошо пишет об этом митрополит Сурожский Антоний в своей книге «Молитва и жизнь»:
«Из опыта человеческих взаимоотношений все мы знаем, что любовь и дружба глубоки тогда, когда мы можем молчать друг с другом. Если же для поддержания контакта нам необходимо говорить, мы с уверенностью и грустью должны признать, что взаимоотношения всё ещё остаются поверхностными; поэтому, если мы хотим молитвенно поклоняться Богу, то
39
должны прежде всего научиться испытывать радость от молчаливого пребывания с Ним».
Так рождается христианское безмолвие. Анри де Бремон (1865—1933), автор ряда трудов по истории религии и религиозной литературе во Франции, рассказывал об одной французской крестьянке, признавшейся, что ей никогда не удается дочитать молитву «Отче наш» до конца.
«Вот уж почти пять лет, лишь я произношу слово «Отче» и соображаю… что Он, тот, кто там наверху, — говорила она, указывая пальцем на небо, — что Он сам — это мой отец… я начинаю плакать и потом весь день хожу за моими коровами и плачу». Для Мари де Ва–лянс, так звали эту женщину, было достаточно одного первого слова молитвы, чтобы от чтения текста перейти к молитве без слов: другим этот переход дается сложнее, но стремиться к нему должен, как считают размышляющие над этой эмблемой подвижники, каждый молящийся.