"Угу, - сообщил издевательский голос Ариадны Парисовны, - особенно удались строки про обвисшую грудь".
Ситуацию "пас слуга, вошедший в зал приемов и церемонно объявивший:
- Обед!
- Прошу к столу, дон Фердинанд, - кисло приветствовала Люба гостя, и начала спускаться с лестницы.
Рыцарь важно шагнул вперед и предложил мадам Вербиной свою руку. При этом он выпятил грудь кодесом и смотрел в сторону.
- Спасибо, вы очень милы, - буркнула разочарованная Люба и прошла мимо.
- Что такое? - возмутился дон Фердинанд, но его Прекрасная Дама даже не обернулась.
- Если хотите, я могу опереться на вашу руку, благородный рыцарь, - прошамкала беззубым Урсулиным ртом Ариадна Парисовна и обольстительно улыбнулась, скосив глаза на бородавку, украшавшую кончик ее носа,
- Пошла вон, старая ведьма! - шикнул дон Фердинанд, и показал Ромуальду кулак.
Трубадур ткнул себя пальцем в грудь и сделал удивленное лицо.
- С тобой я потом разберусь! - пригрозил злополучный рыцарь несостоявшемуся спичрайтеру.
Ромуальд изобразил полнейшее непонимание и оскорбленность в лучших чувствах. Выждав, пока кипящий от злости дон Фердинанд скроется за поворотом, трубадур подпрыгнул и бросился вслед за всеми. Уж обед-то он не пропустит ни за что.
На пороге столовой у мадам Вербиной часто-часто забилось сердце. Через три стула от главного места, которое, скорее всего, принадлежит донье Инесс, сидел дон Хуан. Он был еще прекраснее, чем утром, но все же менее прекрасен, чем без одежды. Внезапно Любе захотелось пощекотать красавчику нервы. Она обернулась. Дон Фердинанд тут же поймал ее взгляд. Люба поманила его пальцем.
- О, моя сладкая булочка! - сверкнул глазами рыцарь и тут же оказался рядом с Любой.
Дон Хуан нахмурился, глаза его почернели, а рука сжала вилку, словно шпагу. Мадам Вербина окрылилась успехом и тут же интимно склонилась к дону Фердинанду, словно собиралась ему сказать что- то очень фривольное. Она улыбнулась и замерла. А что сказать-то?
- Вы знаете, - Люба многозначительно взглянула в глаза рыцарю, и тут же быстро покосилась на дона Хуана, что стал похож на Отелло, - мне очень, очень, очень, - она говорила все более глубоким и грудным голосом, - понравилось ваше стихотворение! - взвизгнула, наконец, мадам Вербина и кокетливо задрала подбородок. Посмотрела на покрывшегося испариной от злости дона Хуана, й задрала подбородок еще выше, как будто вовсе не замечает де Бальбоа.
- Садитесь рядом со мной, дон Фердинанд, - величественно кивнула головой Люба.
"Однако, вот и Алонца! Не забудь, тебе нужно выставить ее вместе с мужем!", - раздался в Любиной голове строгий голос госпожи Эйфор-Коровиной.
"Аи, отстань!" - подумала в ответ мадам Вербина, раньше чем, как бы это сказать, "сообразила". - "Извините, Ариадна Парисовна. Вырвалось", - тут же мысленно оправдалась Люба. Бросив в сторону Алонцы взгляд, не обещавший ничего хорошего, мадам Вербина села во главе стола.
Чего только не было на огромной дощатой поверхности! Жареный поросенок с хреном, блюда с ароматными курами и дичью, говядина с подливкой! Возле каждого места стоял огромный горшок с гороховым супом, где плавали аппетитные кусочки копченого мяса. Кроме того, Люба насчитала три огромных пирога. Горячий хлеб ждал, пока его разрежут на больших деревянных досках. Надо сказать, что объедками со стола дона Боскана-и- Альмагавера питалась вся деревня. Замковая кухня стала своего рода кулинарией, куда крестьяне свозили продукты, а затем получали их оттуда обратно в готовом, изысканном виде. При всем желании сожрать то, что жарилось, варилось, пеклось, коптилось и мариновалось на огромной кухне с тремя очагами и двумя хлебными печами, обитателям замка было бы не под силу. После обеда и ужина оставалось столько еды, что хватало всем слугам и их семьям. Поэтому в деревне, из каждой семьи, в замке служил хотя бы один человек. Каждый вечер из "черных" ворот выезжало несколько телег с готовой едой, излишками, недопитыми винными бочонками. Вся эта снедь потреблялась крестьянами, которые рано поутру привозили к этим же "черным" воротам, на этих же телегах сырые, свежие продукты.
- Мы ждем, пока вы прочтете молитву, - раздался дрожащий от напряжения голос дона Хуана.
Тут мадам Вербина замялась. Она не знала, как обычно читают молитву.
- А... А... Аминь! - выдавила она. Присутствующие с недоумением переглянулись. - Сегодня молитва будет короткой, - пояснила Люба. - Слюной, знаете, давлюсь.
Домочадцы тут же повеселели и дружно закивали головами. Все, кроме Алонцы. Она капризно поджала губы, сложила пухлые ручки, прикрыла заплывшие глазки и принялась бормотать молитву подлиннее. Впрочем, приоткрыв один глаз, "тыква" поняла, что ее поступка никто не оценил. Все остальные были заняты наполнением тарелок. Алонца фыркнула, перекрестилась и, потерев руки, придвинула к себе блюдо с поросенком.
- За упокой души благородного дона Карлоса, - сказал отец Эрменегильдо, осушая свой кубок.
Люба заметила, что монах сильно помрачнел, и явно уже успел крепко помянуть дона Карлоса где-то еще.
- За упокой! - дон Хуан тоже поднял кубок и как-то странно посмотрел на донью Инесс.
Ариадна Парисовна это заметила и на всякий случай, пробормотала заклинание, останавливающее действие любых ядов. Де Бальбоа нравился потомственной ведьме все меньше и меньше.
- За упокой, - капризно вторила мужу Алонца, злобно покосившись на сестру.
"Эта, пожалуй, тоже доставит хлопот", - подумала госпожа Эйфор-Коровина.
- За упокой, - пробормотала Люба, чувствуя себя очень неловко.
По всей видимости, ситуация требовала он нее выражения скорби, но скорби мадам Вербина никакой не ощущала, а актриса из нее никудышная.
- А...аминь! - повторила она и потянулась к кубку. Слуга мгновенно сорвался с места, и пробормотав какие-то извинения насчет собственной забывчивости, налил в огромный кубок хозяйки вина. Мадам Вербина по привычке понюхала его и опьянела от одного аромата. Чистейшая, терпкая "Изабелла"!
- А белое есть? - нерешительно спросила она, вытянув шею.
К ней тут же подбежал другой слуга и налил в другой кубок белого вина.
Люба посмотрела на Алонцу, отрезавшую себе кусок поросенка, затем на дона Хуана, который спокойно обгладывал перепела, перевела глаза на отца Эрменегильдо, который чередовал кубок вина и ложку супа, и, наконец, на госпожу Эй-фор- Коровину, задумчиво жующую кусочек антрекота.
"Да что я, в самом деле!", - подумала мадам Вербина, решив, что поминальная часть банкета: окончена. Она оглядела стол, машинально подсчитывая количество калорий в каждом блюде.
"Так... говядина в соусе, это как минимум пятьсот пятьдесят, свинина жирная под семьсот... Пироги... Нет, я их не ем", за размышлениями Люба прихлебывала вино, то из одного кубка, то из другого, и незаметно для себя, мгновенно напилась.
"А-а! Ну, его на хрен!" - она махнула на все рукой и придвинула к себе пирог.
Через полчаса в ее тарелке уже не было свободного места. Люба, словно сорвавшаяся с цепи голодная собака, хотела съесть все! Не съесть, так хотя бы понадкусывать. Мясо таяло во рту, вкус теплого ржаного хлеба из печи не поддавался никакому описанию/Вино... Еще через полчаса, Люба уже почти ничего не соображала. Живот раздулся как барабан, а она еще не попробовала копченые языки и перепелов.
Люба блаженно жевала. Лозунг сидящих на диете: "Счастье - ЕСТЬ!", гремел и рассыпался разноцветными огнями в голове. Ощущение фантастическое. Люба так не наедалась с... Да она вообще никогда так не наедалась! Любина мама пожизненно сидела на диете, и приучила к этому дочь. Потом как-то выходило само собой. Мадам Вербина только сейчас, сидя за средневековым столом, в обличий доньи Инесс, поняла, что лишила себя стольких радостей жизни!