- И почему это, интересно, каждый раз, когда мы с вами, дамочка, встречаемся, вы непременно ревете, в три ручья? - раздался откуда-то сверху голос.
Люба мгновенно перестала плакать и подняла глаза. Перед ней стоял Бальберит собственной персоной!
- Товарищ-щ черт? - слегка заикнувшись, спросила мадам Вербина. Вышло даже как-то радостно и с надеждой.
- Он самый, он самый, - Бальберит вытащил из-за обшлага рукава пилку для ногтей и приподняв брови, воззрился на свои совершенно черные от природы ногти. Затем деловито стал их точить. Только после этого Люба обратила внимание, что никакие это не ногти, а самые настоящие когти, причем длинные и острые. Да и пилка тоже, вроде не совсем пилка, а настоящий плотницкий рашпиль.
- Ой, - Люба сложила руки на груди и захлопала ресницами, - мне так жаль, что там, на мосту так нехорошо получилось. Вы знаете, я, кажется, хватила лишнего и не могла себя контролировать. С тех пор так много странного со мной произошло! Вот я сейчас с вами говорю, с чертом! И совершенно нет у меня ни тени сомнения, что это все взаправду, что не лежу я на самом деле в данный момент в какой-нибудь психиатрической клинике, в полной отключке, а сижу в 1476 году на лавке в тюрьме средневекового города, и что я донья Инесс Бос... Бос... в общем не так уж это и важно. Главное, ведь то, что я, наконец, обрела веру в чудеса...
Первые Любины фразы Бальберит слушал с выражением лица: "Ну-ну, говори, говори...", ближе к середине черт уже начал топтаться в воздухе с копыта на копыто, ближе к последним он уже вздохнул и рванул сюртук на груди, типа: "Воздуха! Дайте мне воздуха!", и, наконец, когда мадам Вербина дошла до описания своей чудодейственной прабабки- шептуньи из Могилева, которая лечила прыщи, бородавки, папилломы и псориаз "шепотками", черт закрыл уши ладошками и завопил:
- Молча-а-ать!!!
Это такой народный способ лечения кожных болезней. Когда "шептун" интимно прикрывает рот ладошками, будто собирается сказать нечто секретное бородавке на ушко, а сам, пользуясь тем, что его никто не слышит, начинает говорить несчастной всякие гадости, что, мол, примостилась грязная тварь на коже, поди поищи себе кого другого, Федота или скажем Якова, чтоб тебе сгинуть навечно, чтоб жить с жабами, и так далее. Конечно, от таких "приветливых" слов, кто угодно засохнет и отвалится. Люба уставилась на него глазами, полными возмущенного удивления.
- Что вы на меня орете? Почему вы вообще меня все время оскорбляете, кто вам право такое дал? - мадам Вербина изогнула левую бровь и вообще нахмурилась. - То, что вы явление сверхъестественное, совершенно не позволяет вам так разговаривать с женщиной. И вообще, что вы от меня хотите все время?
Бальберит от неожиданности потерял дар речи, несколько раз схватил ртом воздух, как будто собрался немедленно скончаться от астмы, взмахнул руками, затем издал какой-то нечленораздельный стон.
- Успокойтесь, - продолжала Люба, - перестаньте так волноваться, и объясните толком, зачем пришли, - мадам Вербина уже чувствовала, что она контролирует ситуацию, но забеспокоилась еще больше, потому что теперь никак нельзя было своего превосходства упустить.
Бальберит сделался весь красный, потом глубоко вдохнул, сунул в рот большой палец и сильно надул щеки, отчего у черта из ушей со свистом вырвался пар, и краснота стала медленно сходить, пока не пропала совсем.
Мадам Вербина с восхищением мотнула головой и захлопала.
- Браво! Браво!
Бальберит закатил глаза и молча провел рукой по воздуху. Одна стена Любиной камеры превратилась в большой экран, на котором появился... утренний пробуждающийся город. Позвякивающий трамвай, первая автомобильная пробка, хмурые, невыспавшиеся граждане медленным темным потоком вливались в метро. Любино сердце защемило от тоски. "Вот она - ностальгия!" - патетично воскликнула она в своих мыслях. Дальше, больше. Бальберит явил взору мадам Вербиной ее квартиру, маленькую, обшарпанную, но уютную! Со всеми удобствами - газом, отоплением, горячей водой. Никаких паразитов, никаких грызунов! Затем черт молчаливо продемонстрировал длинные ряды шампуней, ополаскивателей, гелей для душа и пены для ванной, мыла глицеринового, косметического, детского, жидкого, с триклозаном, на четверть состоящего из крема!
- Не могу больше! - завопила Люба и закрыла свою вшивую голову руками.
Но черт не унимался, неведомой силой он заставил мадам Вербину сесть прямо и широко открыть глаза.
Бальберит продемонстрировал ей зал суда, где адвокат и прокурор спорили друг с другом, а судьи внимательно выслушивали то одного, то другого. Потом на "экране" появилась уютная колония общего режима, также со всеми удобствами, расположенная на живописном берегу озера, с подсобным хозяйством, фермой, появились приветливые дамы в зеленой форме, которые заботливо вели стайку веселых, смеющихся заключенных на обед. Женщины в цветных косынках и халатах были дружелюбны и по всему видно, очень довольны жизнью. Чертов "телевизор" донес даже упоительный запах полевых цветов, клубники, свежих огурцов с грядки.
По Любиным щекам покатились слезы. Черт и на этом не унялся, в ход пошла "тяжелая артиллерия".
Отбеливающая зубная паста, прокладки на каждый день, кофейня, телевизор с плоским экраном, кондиционер, холодное светлое пиво в алюминиевой банке, поглотитель запахов, круглосуточный сверкающий чистотой "Макдональдс", и, наконец, рулон двухслойной туалетной бумаги крупным планом.
Этого Люба уже не выдержала, она сползла на пол, закрыла голову руками и заревела:
- Хочу домой! Пусть меня сажают в тюрьму! Пусть я никого не встречу и больше никогда в жизни не буду заниматься сексом! Верните меня обратно! А-а-а!!!
- Нужно только подписать, нужно только подписать, - тонким, херувимским голосом тут же запел Бальберит, протягивая мадам Вербиной уже знакомый ей кусок пергамента. Как впоследствии утверждала Люба, рука ее сама потянулась к этому пергаменту, причем само же собой появилось в ней и перо. Мадам Вербина поставила росчерк под договором... и тут наваждение спало, и Люба, испуганно заморгав, воззрилась на чистый лист.
- Пусто... О! Боже! Господи, прости!
Бальберит от радости взлетел к погодку и оттуда со священным трепетом следил за Любиной рукой, вздрогнул и грохнулся на пол. Он выхватил из рук мадам Вербиной пергамент и тоже на него уставился.
- Пусто... Пусто? Пусто-о-о!!! - черт издал вопль, полный отчаяния и схватился за свои рога. - Пусто, пусто, пусто! - радостно повторяла Люба, молитвенно сложив руки, со слезами радости на глазах.
Черт, спеша воспользоваться минутной слабостью своей жертвы, забыл о крови, (сиречь, чернилах, которыми принято подписывать подобные документы).
- Ничего, это мы сейчас уладим, - лихорадочно забормотал Бальберит.
Он схватил заплесневелый хлебец и в мгновение ока смастерил из него "ленинскую" чернильницу. Люба вскочила и приготовилась сопротивляться. Черт наклонил голову и приготовился схватить руку мадам Вербиной, чтобы добыть оттуда кровь и... в этот момент неведомая сила, опрокинув стоявший на полу кувшин с водой, оглушила Бальберита сильнейшим ударом по уху и припечатала к каменной стене, не хуже, чем умел сам Гагтунгр Самаэлевич.
- Проверка! - Люба подняла глаза, чтобы броситься на шею своему спасителю, но тут же осеклась. Это был тюремщик, противно ухмылявшийся, глядя на мадам Вербину оценивающим взглядом. Люба почти с тоской посмотрела как черт, раскатанный в кальку, плавно стек со стены на пол, и бесшумно впитался в каменные плиты.
- Что... что... бы хотите? - спросила мадам Вербина, чрезвычайно опасаясь услышать ответ на собственный вопрос.
- А то не понимаешь, - субъект ухмыльнулся еще шире и противнее.
Люба стала лихорадочно вспоминать содержимое брошюры "Как не стать жертвой изнасилования", принадлежащей перу некого М. И. Хвостова, полковника милиции. Эту брошюру подарили всем женщинам организации, где трудилась Люба, на 8 марта, в числе обычного набора из гвоздичек, конфет и пены для ванн. Женщины недоумевали, но брошюрку изучили с интересом и потом долго обсуждали в рабочее время. Вспомнили несколько леденящих душу историй, и единогласно пришли к выводу, что М. И. Хвостов а проблемой знаком поверхностно, и, так сказать, теоретически, поэтому труд его надо прочесть, но делать все наоборот. И теперь в Любиной голове творился полнейший хаос. Вроде бы Хвостов писал, что нужно сбить насильника с толку, сделав что-нибудь неожиданное, а может быть, это Вера Семенова говорила, а вовсе не Хвостов? И кому больше верить? Семеновой, которую, по ее собственным рассказам, пытались изнасиловать несчетное количество раз, (причем те, кому это удалось впоследствии, странным образом оказывались не в тюрьме, а в ЗАГСе, причем вместе с этой самой Верой), или же все-таки теоретику Хвостову. Смутно Люба припоминала также, что вроде бы надо описаться, или простите, обкакаться, или уж на худой конец, вызвать рвоту... Впрочем, тут же возник вопрос, у кого именно нужно вызвать рвоту - у себя, или же все-таки у насильника? В любом случае, это было не важно, потому что, как назло, именно в этот момент никаких физиологических позывов у Мадам Вербиной не было. Да и девочки в отделе единогласно решили, что это можно сделать только сильно испугавшись, а для этого в роли насильника должен выступать медведь... В общем, в голове у Любы сделалась невообразимая каша, а внутренний голос вопил, как резаный: "Сделай что- нибудь неожиданное! Сделай что-нибудь неожиданное!". И мадам Вербина, сама не понимая, как, вдруг дико завопила: