— Но они всё равно вкусные, — с наивной искренностью и доверчивостью добавил он.
Разумеется, это было наглое воровство, но какое Ведьме дело до людских законов? Оказавшись в огромном саду, Ребекка сорвала с веток тёплые, обласканные солнцем спелые яблоки, которые оставила потом на столе в квартире Дойла.
Ребекка холодно улыбается этому воспоминанию. В тот день в Оттаве похолодало и шёл снег, а багрово-красные яблоки пахли летом и чем-то томительно сладким. Она так и не поняла, что это за аромат — жаркий, волнующий, горький и сладостный одновременно.
— Я готов принять вас, уважаемая.
Мужской голос негромок и миролюбив, успокаивающе мягок и участлив. Так разговаривают доктора. Или хорошие целители. А этот целитель очень, очень хорош. Он просит за лечение большие деньги, но порой готов бесплатно излечить безнадёжно больного ребёнка, семье которого нечего предложить лекарю. Это хорошая реклама, да и Аллах одобряет милостыню. Милостыня и милосердие очищают душу от греха. На счету этого целителя десятки спасённых жизней, но за всё нужно платить.
Нехотя отвлёкшись от воспоминаний, Ребекка оборачивается к хозяину дома. Он невысок. Смуглое лицо испещрено морщинами. Пряди длинных седых волос аккуратно убраны за уши.
Глядя на него, Ребекка чувствует, как приглушённая воспоминаниями ярость разгорается с новой силой. Теперь, когда этот человек перед ней, сомнения окончательно покидают Ведьму. Бес не ошибся и дал ей верный адрес. Проклятие, что сжигает Конора, дело рук замершего перед ней целителя. И она это понимает, потому что ощущает, как он окутан невидимой, знакомой до дрожи в руках, жаркой и сильной энергетикой Дойла. Он просто фонит ею, как грёбаная атомная боеголовка радиацией!
— Рашад, если не ошибаюсь? — Её голос деланно бесстрастен. — Ты лечишь людей? Говорят, помогаешь самым безнадёжным.
Целитель по имени Рашад мгновенно понимает, кто перед ним. Чего он не понимает: зачем она пришла? Дочери Иблиса не болеют, не стареют, не умирают. Что могло ей понадобиться? Разве только… Нет, это невозможно. Она не стала бы поднимать шум из-за такой мелочи, как жизнь человека. Жизнь имеет ценность только для самих людей, а она — дочь Иблиса. Что ей люди и их жизни?
— Что означает твоё имя, Рашад? — Ребекка медленно встаёт. В её бездонных глазах медленно разгораются багровым золотом языки пламенной ненависти. Сейчас никто, даже Конор, не сумел бы сдержать полыхающую в её груди жажду мести. — Оно означает «благоразумный». Боюсь, Рашад, твои родители ошиблись. Ты поступил очень неблагоразумно.
— Чем я прогневил тебя, уважаемая? Я скромный целитель. Во имя Аллаха Всемилостивейшего помогаю людям. Спасаю их здоровье и жизни. — Рашад в панике пятится к дверям. Он в курсе, что никакой амулет, никакая молитва не защитят от ярости дочери Иблиса. Но, возможно, это ошибка, просто недоразумение, и они сумеют понять друг друга и договориться.
— Да ну?
Внешне безучастная, источающая незримую ненависть, она всё ближе, и Рашад обливается холодным липким потом. Дочери Иблиса не знают жалости. Вызвать их гнев легче лёгкого, а вот погасить его — задача не из простых. Почти невозможная.
— Чем же я провинился перед тобой? — блеет насмерть перепуганный целитель.
— Разве Аллах не запрещает правоверным баловаться магией? — Внезапно она улыбается, и это страшнее её обманчивого безразличия. — Как ты это сделал, Рашад? Как наложил проклятие на крови? Откуда вообще узнал о нём? И поторопись с ответом.
— Ритуал проклятия передаётся от отца к сыну уже много веков. Все мужчины в моём роду — целители. Я увидел того мужчину, когда прошёл слух, будто белые учёные вскрыли гробницу, которая не должна быть вскрыта. В ней нет ничего, кроме смерти. Я отправился туда и увидел его. Я подумал, в нём столько силы… Сколько жизней я спасу ценой всего одной! Его жизни хватит мне на несколько лет исцелений страшных болезней. Я заплатил одному оборванцу, чтобы он оцарапал его накха дасти. Я не понимаю причины твоего гнева, уважаемая! Он всего лишь человек…
— Он мой человек! — едва сдерживая себя, свою ярость, рявкает Ведьма. Телевизор за её спиной взрывается брызгами осколков и искрит. По окнам и зеркалам ползут трещины. — Ты жалкий колдун-целитель. Ты не мог не почувствовать, что он отмечен Ведьмой!
— Я подумал…
— Что?!
— Я подумал, ты не заметишь! — голосит Рашад, сообразивший, что на этот раз он здорово просчитался и ему конец. Ведьма сочится злостью и непременно прикончит его. Ему не спастись. — Дочери Иблиса не следят за своими людьми. Никогда не следят, потому что им всё равно. Я решил, что ты не заметишь его исчезновения!
— Отдай перчатку, — ледяным тоном требует Ребекка. — Отдай! Или я убью твоих детей, прежде чем закончу с тобой.
Не помня себя от ужаса, Рашад отводит её в комнату, где принимает пациентов. На столе, скрытом за низкой расписной ширмой, стоит накрытый плотной тёмной тканью поднос, на котором рассыпаны палочки благовоний и высушенные травы. В центре подноса — небольшая металлическая накладка на ладонь с острыми шипами. Кончики шипов — бурые от запёкшейся крови.
— Хоть уже слишком поздно, но умоляю, пощади детей! — Рашад в отчаянии падает перед ней на колени. — Уже поздно. Тебе не спас…
Раздаётся громкий чавкающий хруст. Тело Рашада заваливается набок и падает на пол. Оторванная голова откатывается к дверям. Стекленеющие глаза распахиваются в удивлении от последнего в их жизни магического таинства.
Брезгливо морщась, Ведьма сворачивает ткань с благовониями, травами и окровавленной накха дасти в узел. Опускает на него ладонь и принимается бормотать заклинания. Проклятие на крови — одно из самых мощных, и ей приходится собрать все силы, чтобы разбить его. Постепенно узел под её пальцами становится твёрдым, а затем стекленеет. Стекло трескается. Осколки режут ладонь Ведьмы и обагряются её кровью. Последнее усилие, и стеклянное крошево вспыхивает алым пламенем, в котором пляшут угольные протуберанцы.
Когда Рашад навсегда закрывает глаза, на подносе не остаётся даже копоти, а в палате центрального госпиталя Каира приходит в себя Конор Дойл. Не веря счастью, Наташа, Линдси и Клэр обнимаются, не зная, плакать им или смеяться. Они благодарят красавца доктора, однако он удивлён и обрадован не меньше, а может, и больше, чем женщины. В его медицинской практике не бывало случаев, когда безнадёжные пациенты в одночасье выздоравливали. Разумеется, Дойл ослаблен странной болезнью, но это состояние легко поправляется сном и хорошей едой. Доктор шокирован и обескуражен чудом. Именно чудом. Другого подходящего слова у него попросту нет.
Джина — единственная, кто не поддаётся эйфории. Нет, она искренне рада за Дойла, но не верит, что он вообще был болен. Его внезапная кома, равно как и неожиданное выздоровление — какие-то ненормальные. Неестественные. И Джина думает, что если это всё же было проклятие, значит, есть некто настолько сильный, что смог разорвать магическую цепь. А ещё она думает, что никто не станет заниматься подобными вещами от скуки. Наложение проклятия требует больших сил, и ещё больше нужно, чтобы разрушить его. На подобные жертвы идут ради близких. Или любимых. И Джина думает о той бледной, черноволосой женщине, про которую с негодованием рассказывает Доннер. О гадалке по имени Ребекка. Что бы ни говорила Доннер, но эта Ребекка объявилась в палате умирающего Дойла, и спустя всего несколько часов он поправился. Хотя до её появления доктор и медяка ломаного не давал за его жизнь. Но вот приходит она — и Дойл, как по волшебству, выздоравливает! Джина думает, что не хотела бы когда-нибудь встретить эту женщину. А ещё её не покидает гнетущее тоскливое ощущение, будто ценой жизни Конора Дойла стала чья-то смерть.