Отдернув руку, Женя замер, потому что приключение выползло за рамки придуманного. Он повернулся, водя руками в пустоте. Теперь надо было быть осторожным, потому что неизвестно, куда мог привести следующий шаг. …А в этом ли я измерении?.. Однако, телевизор… Если я и провалился куда-то, то не глубоко… – мгновенно в сознании возник миллион захватывающих сюжетов, – говорят же, мысль материальна… я хотел роман?.. Вот, он!.. А как же тогда «рыжая»?.. Или она изменила облик?.. Она ведь все может!..
Вопросы, не имеющие ответов, да еще обостренные пьяным восприятием, рвали на части устоявшуюся систему мироощущений. …Отсюда надо сваливать!.. Дверь!.. Где дверь?.. – осторожно скользя рукой по стене, Женя неожиданно наткнулся на картины, висевшие в беспорядке. …Это не зал… блин, была б хоть зажигалка!.. Как я оставил ее на этой чертовой кухне?.. Нет, точно, не зал – там не было телевизора… Тем не менее, перед мысленным взглядом возникли жуткие пейзажи, и Женя представил, как неведомый ветер выносит его в «окно», словно соринку; еще он чувствовал, что ноги начинают дрожать, и тут очень кстати ему попался очередной диван; бессильно опустился на него и закрыл глаза. Темнота осталась неизменной, зато теперь в ней можно было спрятаться, а не стоять мишенью посреди неизвестного пространства. А тишина продолжала нагнетать страх – казалось, еще секунда, и она расколется выплеском адского грохота и пламенем, проглатывающим существующий мир. Но вместо этого комнату заполнили мелодичные звуки – они всасывали в себя переполненное страхом пространство, усмиряя надвигающуюся катастрофу.
Мелодия переливалась журчанием воды, дыханием ветра и еще чем-то успокаивающим, будто влажное полотенце, приложенное к горячечному лбу; не было в ней одного – радости. Ее красота напоминала взгляд созерцателя, утратившего чувства и потерявшего всякую надежду, зато взамен обретшего покой. Под нее хотелось плакать.
Впечатление оказалось настолько сильным, что сознание, медленно освобождавшееся от хмельных оков, не могло даже определить, родился ли этот тоскливый мотив в нем самом или все-таки пришел извне. Женя таращил глаза и вертел головой в поисках источника звука, но это ничего не меняло, и тогда он решил, что сам придумал мелодию, и она звучит у него в душе. Он радостно углубился в нее, отрешаясь от всего, и клубившийся в голове туман стал приобретать некие очертания; еще чуть-чуть воображения, и он рухнет старой пыльной шторой, а, вот, тогда!..
«Тогда» наступило быстро – Женя увидел перед собой дорогу. Это была дорога с картины, висевшей в холле, только почему-то изменилась точка обзора и дождевые капли, размывавшие изображение, тоже исчезли.
Оказывается, дорога вела вовсе не к горам, а плавным изгибом уходила вправо. Если повернуть голову… (…Блин!.. Я способен повернуть голову художника!.. Хотя нет, это уже работаю я, а не художник…), то открывалась панорама города, имевшего четкую естественную границу, то ли из оврагов, то ли из неглубоких ущелий. Над толчеей домов, построенных из камней самой непредсказуемой формы, главенствовало некое сооружение. С непривычки на его блеск, наверное, было трудно смотреть, но Женя чувствовал, что его глаза имеют такую привычку. Они не слезились и не пытались переместить взгляд на серые камни – они вбирали в себя сияние, постепенно распознавая в нем главные ворота с золотыми барельефами и глазами из драгоценных камней; остроконечную крышу, как и стены, покрытую золотыми пластинами… Это зрелище не поддавалось словесному описанию, а язык души, не требовавший слов, подсказывал лишь одно желание – повернуться к нему лицом, склонить голову и опустив руки с раскрытыми ладонями, немедленно поведать все тайные помыслы.
…Впрочем, какие у меня могут быть помыслы, если Великий Инка решает за меня, где я должен жить; сколько маиса, картофельной муки и сушеного мяса должен получить, чтоб уложиться в предписанный дневной рацион; сколько должен износить одежды и сандалий за год; сколько дней работать и сколько отдыхать. Я еще только иду к городу, а Великий Инка уже определил квартал, в котором мне разрешено поселиться… Великий Инка знает все! Так, какие у человека могут быть помыслы, кроме служения Великому Инке? Даже жену мне выберет он, когда решит, что наступил подходящий день. И эта неизвестная женщина, так же, как моя мать, будет покорно рожать детей, готовить пищу, присматривать за ламами, собирать травы, прясть и ткать… Все знает Великий Инка, чей отец – Солнце, обитающее в золотом доме на холме…