Дара. Скажи мне, кто написал.
Чеда. Я!
Дара (роняет платье, которое держала в руках).
Что ты говоришь?
Чеда. То, что говорю!
Дара. Чеда, Чеда, что ты сделал?!
Чеда. Пусть видит, я тоже умею пломбировать.
Дара. Как ты смел, как ты мог?
Чеда. А как она могла угнать меня в Иваницу?
Дара. Как ты можешь сердиться, ведь она моя
мать!
Чеда. А как она могла рассердится на свою дочь и выслать ее в Иваницу?
Дара. Ты нас опозорил, весь дом опозорил!
Чеда. Я? Боже сохрани! Она сама опозорила.
Дара. Боже мой, боже мой! Я не могу собраться с силами, не могу больше думать. (Плачет.)
Чеда. Ну, господи, неужели ты сама не видишь, что настало наконец время преградить путь этой женщине? Разве ты не видишь, что она превратила свой дом в сумасшедший. Не говоря о том, что она выдает тебя замуж при живом муже, она сама распалилась и завела любовника.
Дара. Это неправда!
Чеда. Я сам своими глазами читал ее любовные письма. Она выхлопотала ему повышение на класс, и, пожалуйста, выйди на площадь, там ты сама услышишь, что весь народ смеется над ней.
Дара (ломает руки). Боже мой!
Чеда. Если ты можешь терпеть этот позор, то я не могу: мне стыдно показаться на люди; все подталкивают друг друга, шепчутся, подмигивают…
Дара. Но разве не лучше было бы сказать ей все это и поговорить с ней серьезно?
Чеда. Серьезно поговорить? Разве ты не разговаривала, а что она ответила – устроила тебе сцену с Никарагуа.
Дара. Эту сцену устроил ты.
Чеда. Да, я, чтобы спасти и тебя и себя. Если бы я этого не сделал, то, по плану твоей матери, без сюртука в комнате у Анки находился бы я, а ты находилась бы в комнате с Никарагуа. Так было бы лучше?
Дара. Но…
Чеда. Нет, ты только скажи, что было бы лучше?
Дара. Хорошо, пусть будет так, но зачем тебе надо было все это помещать в газеты?
Чеда. Чтобы подействовать на нее, чтобы она вовремя опомнилась.
Дара. А ты думаешь, это поможет и все пойдет по-иному?
Чеда. Надеюсь. Так как нынче утром в Белграде разразился такой скандал, то не исключена возможность, что будет поставлен вопрос даже о положении отца.
Дара. О его положении?
Чеда. О, да. Об этом уже много говорят. Есть и такие, которые думают, что после всего этого он просто заболеет…
Дара. Бедный отец!
Чеда. И мне его жаль, но за все это он должен благодарить свою жену.
Дара. Ну, как ты думаешь, неужели отец действительно?…
Чеда. Не думаю, но весьма возможно. Он скомпрометирован, и это может повлечь за собой неприятные последствия.
Дара. Это было бы ужасно!
Чеда. А я, если говорить откровенно, думаю наоборот – это будет хорошо, потому что чем дальше, тем больше глупостей она натворила бы. Ей-богу, неужели ты не видишь всего, что натворила эта женщина; неужели ты не видишь, что она сделала смешным такого порядочного человека, как отец, и он уже не может заниматься политической и общественной деятельностью! Неужели ты не видишь всего этого?
Дара. Вижу.
Чеда. Ну!..
Дара. По-моему, уверяю тебя, было бы гораздо приятнее, если б отец не был министром.
Чеда. Э, беда не в том, что отец стал министром, а в том, что мать стала министершей. Поэтому слушайся меня и держись только за меня. В конце концов ты увидишь, как хорошо, что я так поступил, и сама скажешь мне спасибо. Только ты всегда должна быть со мной, это придаст мне смелости.
Живка, Чеда, Дара.
Живка (входит с улицы, в бешенстве). Дара, у меня к тебе серьезный разговор. Прошу посторонних выйти из комнаты.
Чеда. Пожалуйста! (Уходит налево.)
Дара уходит за ним.
Живка смотрит на нее в крайнем изумлении, затем в гневе бросает зонтик и шляпу.
Живка, Пера.
Пера (приносит большую кипу газет). Добрый день, госпожа министерша. Вот, я купил еще шестьдесят номеров – всего триста шестьдесят.
Живка. Спасибо, вы купили больше всех, но, говорят, все-таки их еще много продают. А как, вы не заметили, читает их народ?
Пера. Да… как вам сказать, сударыня… читают. Как раз сейчас проходил я мимо гостиницы «Париж»: собрались вокруг столба и один читает вслух.
Живка. Разумеется, если в этой стране нет законов. Я была у градоначальника, просила запретить газету, а он говорит, – по закону о печати не может. Как же так, я вас спрашиваю, разве существует закон, по которому у полиции нет власти?!
Пера. Это, вероятно, потому, что там говорится не прямо о вас, а как будто все происходит в Китае.
Живка. Чтоб он провалился!
Пера. Потому, может быть, полиция и не находит, что ваша честь задета.
Живка. Как это не задета? Ведь он говорит, что я отвратительная баба, разве это не оскорбление чести?
Пера. Конечно, с одной стороны, да.
Живка. А с какой же стороны нет?
Пера. Я думаю, к вам это не относится, потому что все происходит в Китае.
Живка (хватает один номер газеты). А вот, прочтите здесь, в конце, вот это…
Пера (вслух). «Наконец ничуть не удивительно, что такие вещи происходят в Китае, гораздо более удивительно, что то же самое происходит у нас, причем в высших кругах нашего общества, в доме одного нашего мандарина». (Прерывает чтение.) А вот это – да, это не годится!
Живка. Не годится, конечно не годится!
Пера. Как бы хоть узнать, кто это написал?
Живка. Ну, вы так только говорите…
Пера. Я расспрашивал, сударыня, поверьте, расспрашивал повсюду, но нельзя, никак нельзя узнать.
Васа, те ж е.
Васа (вносит кипу газет и кладет на стул). Вот, еще купил, больше нет. Весь сегодняшний тираж расхватали.
Живка. Конечно расхватали, раз вы плохо старались.
Васа. Эх, плохо старались! Ведь с теми, что я принес, я купил сто семьдесят штук.
Пера. А я триста шестьдесят.
Васа. Вот!
Живка. А если б ты был энергичным, то разузнал бы, кто это написал.
Васа. Ей-богу, Живка, я расспрашивал, везде расспрашивал, невозможно узнать…
Пера. И я расспрашивал, но узнать не смог.
Васа. Мне пришло в голову, не может ли как-нибудь узнать этот наш новый родственник – по женской линии.
Живка. А как ты думаешь?
Васа. Если редактор женат, то он, конечно, сказал своей жене, кто это написал, и тогда надо расспросить, кто у нее самая большая приятельница, потому что она, конечно, сказала той; а потом мы разузнаем, кто приятельница у этой приятельницы…
Живка. Ух!
Пера. Таким образом, сударыня, скорее всего мы сможем узнать…
Живка. Ну, идите, господин Пера, найдите эту женскую линию и узнайте. Но только скорее, как можно скорее. Я сгораю от нетерпения, я просто задохнусь от нетерпения, пока не узнаю. Идите, идите, торопитесь, господин Пера!..
Пера. Слушаюсь! (Уходит.)
Живка, Васа.
Живка. Скажи мне, Васа, знаешь ли ты хоть сколько-нибудь законы?
Васа. Да как тебе сказать, Живка, ни я законов не знаю, ни законы меня.
Живка. Ну как же так, ведь ты столько лет был полицейским чиновником?
Baca. Был, не скажу, что не был, но, по правде говоря, пока я был полицейским чиновником, у меня никогда не было необходимости знакомиться с законами. Ну, а если тебе надо что-нибудь посоветовать, я и так могу сказать, что правильно, а что нет.
Живка. Я тебя не спрашиваю, что правильно, а что нет. Ты мне только скажи, что за законы в этой стране, если полиция не может запретить газету, оскорбившую министершу?