Проигнорировав слова обретенного, Махьяр повернулся к Сорайе:
— Ты — за склепорожденного?
Сорайя перевела взгляд с Зорграша на Ратимира:
— Я ни за кого. Решение принимать тебе. — Она кивнула на Гаевика. — Только побыстрее, а то я заледенею.
Жрец пару секунд колебался, но потом удрученно повесил голову.
— Какое все это имеет значение? Живы мы, мертвы, но наш поход провалился. Что с того, если один из нас предатель? Яхангир был избранным, а без него дело проиграно.
Сорайя шагнула к магическому теплу, прогоняющему из тела озноб, но обнаружила, что огонь чародея бессилен перед холодом, рожденным словами Махьяра.
Венцеслав цеплялся за гриву болотной кобылы. Запутавшиеся в жестких волосах пальцы уже онемели. По другую сторону кобылы за гриву столь же отчаянно держался Омид, солдат-азирит. Мужчины понимали, что перепуганное животное — их единственная надежда на спасение. То ли по прихоти фортуны, то ли по божественному наущению, кобыла вырвалась из упряжи и выжила при падении с моста. И уж вовсе несказанная удача помогла ей всплыть неподалеку от солдат, сумевших ухватиться за нее.
— Духи вот-вот погонятся за нами! — Омид кивнул на привидения, парящие над разрушенным мостом. Когда кто-то из них замечал в воде выжившего, то взвизгивал и нырял за ним, будто призрачный гриф-стервятник. Заметив в руке Венцеслава волчецвет, Омид скептически скривился: — Думаешь, этот сорняк отгонит их?
Венцеслав сердито посмотрел на азирита. Меньше всего сейчас он нуждался в насмешливых лекциях насчет глупых суеверий. Солдат не мог сказать, защищал ли его волчецвет в сражении на мосту, но знал, что при ударе о воду он потерял меч, а не этот прутик.
— Я думаю, что воин использует то оружие, что у него в руке, — ответил он и хлестнул шипастой веткой по спине болотной кобылы. Лошадь заржала от боли и в панике рванулась вперед. Жестокая, неприятная необходимость, но Венцеслав понимал, что, если кобыла не доберется до берега, они все погибнут.
Омид крепче вцепился в гриву плывущего животного. Венцеславу не нужно было предупреждать его, что если он соскользнет, то не вернется. Сквозь завывания ночных охотников и крики их жертв Венцеслав слышал, как солдат бормочет молитву.
Силы лошади были на исходе. Венцеслав снова подстегнул кобылу волчецветом. Но сколько еще протянет понукаемое болью животное? Когда лошадь перестанет обращать внимание на боль и просто сдастся? Когда всех их затянет Утопленный Город?
Каждый раз, взмахивая шипастым стеблем, Венцеслав чувствовал себя негодяем. Необходимость этой жестокости не облегчала мук совести. Будь он мудрее, возможно, нашел бы какой-то другой способ. Зигмар! Как бы ему хотелось, чтобы этот другой способ существовал.
Кобыла вздрогнула всем телом, а когда Венцеслав снова стегнул ее прутом, порыв животного вышел совсем слабым. Бедная кляча выдохлась — и в любой момент, как его ни оттягивай, перестанет сопротивляться подступающей гибели.
— Берег! — выкрикнул вдруг Омид. — Мы все-таки доберемся до него!
Теперь и Венцеслав разглядел выступившую из тумана усыпанную камнями полосу пляжа. Довольно жалкое и унылое зрелище, однако сейчас оно выглядело таким же приветливым, как вид родного очага в Восточном Доле.
— Давай же, старушка! — взмолился Венцеслав, уговаривая судьбу и кобылу. — Мы уже близко.
Животное снова вздрогнуло. Голова лошади опустилась, скрывшись под вялыми волнами. Венцеслав снова хлестнул кобылу волчецветом, вонзив шипы глубже прежнего. Лошадь дернулась, вскинула голову, слабо и устало заржала — и опять рванулась вперед. Венцеслав ощутил толчок — совсем другой, чем до этого. Лошадиные копыта задели дно. Еще чуть-чуть, и на берег можно будет выйти своими ногами!
Омид отцепился сразу, едва коснувшись дна. Заорав от радости, он ринулся к берегу:
— Ради Зигмара, мы сделали это!
Венцеслав поспешил умерить пыл солдата:
— Тише! Откуда нам знать, кто нас может услышать.
Повторять предостережение не пришлось. Омид замолчал и умерил шаг, обшаривая взглядом темные груды камней в поисках малейших признаков опасности.
А Венцеслав держался за гриву до последнего, даже после того, как почувствовал под ногами надежную опору. Он знал, что если отпустит болотную кобылу, она утонет — утонет возле самого пляжа. Лошадь вымоталась запредельно, утратила собственную волю, и заставить ее идти дальше могла только воля чужая. Так что Венцеслав шел рядом с кобылой, то кляня ее на чем свет, то нашептывая ласковые слова, вытаскивая из лошади крупицы силы, о которых она и сама не имела понятия.