Вот тебе, бабушка, и Юрьев День!
— Опоздали, блядь, — высказал общее мнение Окающий. — Прозаседались. Вот вам и рыбалка, и водочка под шашлычок…
Да-а… Что ж теперь будет-то? Едрена вошь, вот ведь хитрая скотина, и не подкопаешься — большинством голосов… Как же это мы проебали-то, а? В Барвиху поехать, что ли, с сердечным приступом полежать… давай, езжай, одному, вон, уже устроили… сердечный.
— Я, товарищи, не вижу причин для паники, — начал Замкнутый, когда все умолкли. — Председатель похоронной комиссии — это еще не Генеральный Секретарь ЦК КПСС. Я понимаю, что обычно происходит именно так. Но правомерно спросить: а может ли человек, подозреваемый в столь чудовищных преступлениях, быть утвержден в должности Генерального Секретаря нашей с вами партии?
— А кто? — выдержав значительную паузу, спросил Тугодум.
— Я думаю, что пока на этот вопрос однозначно ответить нельзя. — Замкнутый скользнул своими рептильными глазами по жадным лицам присутствующих. — Но ясно одно: Генеральный Секретарь должен иметь безупречную репутацию.
— Ясный хрен, безупречную, — проворчал Окающий. — А как разбираться будем?
— Не следует забывать, — старый василиск гипнотизитровал того, кому отвечал, — не следует забывать о принципе демократического централизма, священном и нерушимом… Генеральный Секретарь должен быть утвержден на Политбюро большинством голосов при полном кворуме. Это вам не выборы в похоронную комиссию, здесь должны присутствовать все.
— Вот все его и поддержат, — Окающий мрачно бросил недоеденный шашлык на тлеющие угли.
— Возможно, — согласился Замкнутый. — Но если он к тому времени не будет состоять в Политбюро? Если он будет выведен из состава?
— Большинством голосов? Дохлый номер. — Окающий отвернулся от костра, встал и шагнул в темноту. Из кустов донеслось журчание.
— Отдельные товарищи, — Замкнутый говорил громко, перекрывая звук струи, — не верят в торжество принципа демократического централизма. Они думают, что победит тот, у кого в руках грубая сила. А между прочим, на всякую силу найдется и другая сила. Как неоднократно доказывали коммунисты. Опять же, могущество советской науки, работающей для обороны, признают все, даже наши враги за океаном…
Тугодум присвистнул.
— Это да, — сказал он, борясь с шашлыком, — Юрца (так звали Пренеприятнейшего в узком кругу)… Юрца он не любит. Только он многих не любит. А кто к нему разговаривать пойдет?
— Пускай наш Маршал пойдет. — Медленное мигание кожистых век было аналогично фамильярному похлопыванию по плечу. Маршал, еще вчера не помышлявший быть допущенным к этим шашлыкам, затаил дух.
— А что… Что с белогвардейцами делать будем? — спросил он. — Решили вы… мы что-нибудь?
— Решили, мил-друг… — Окающий сверился со взглядами окружающих. — Пока наших там бьют, Юрец в жопе. А если они там побеждать начнут, он на коне. Тебе кого надо поддерживать?
— Вас понял, — Маршал поднялся с низенького раскладного стульчика, вытянулся. — Разрешите идти?
— Я, пожалуй, с тобой поеду… — Окающий тоже встал. — Всем до свидания. Хозяину спасибо, хорошие шашлыки.
Разошлись быстро, разъезжались по одному, как заговорщики.
Собственно, заговорщиками они и были.
— Спокойно, девочка… Спокойно…
Нину колотила крупная дрожь.
Господи, еще позавчера жила как нормальный человек. Да что же это за наказание такое? Почему ее опять хотели схватить, накачать наркотиками, куда-то увезти?
— Не увезти, Нина, — поправил полковник Сергеев. — Не увезти, а убить. Вы для них теперь опасны. Ваши показания — бомба, которую они хотят обезвредить. Но мы им не дадим.
— А потом?
— А потом будет видно. Не бойтесь, Нина. Мы с вами в одной лодке.
Они ехали по кольцевой в военном УАЗике, снаружи неприметном, но внутри оборудованном как раз для похищений: мягкие стены, глубокие кресла, носилки с ремнями… Надо отдать Сергееву должное — Ниночка находилась в кресле, а не на носилках.
Они пили коньяк. Хороший армянский коньяк. Самое то после короткой перестрелки.
— А может, это вы подстроили? — внезапная мысль обожгла. — Выпустите меня!
— Нина, Ниночка! — его захват был мягким, но крепким. — Пожалуйста, не вырывайтесь. Ну поверьте мне, что это не мы подстроили! Мне нечем доказать, вы просто поверьте.
— Куда мы едем?
— На одну очень важную дачу. Там хорошо, Нина, там вас будут надежно охранять.
— И если меня там убьют, никто ничего не узнает.
— Ниночка, не думайте об этом. Вы нужны мне живой.
— Пока не дам показания.
— Нет. И дальше — тоже. Вы нужны мне…
Она посмотрела полковнику в лицо. В сущности, очень хорошее, приятное лицо. Профессия, наверное, требует. Если не знать, что гэбист, можно и увлечься.
Впрочем, а почему бы и нет? Как будто гэбисты чем-то хуже сыновей гэбистов.
Она положила руку на подлокотник, и он моментально положил сверху свою.
Работа такая?
Да какая разница! Один раз живем, это Ниночка в последние дни поняла быстро.
— Сергей, — сказала она, — я вам нравлюсь или это по должности?
— Да. Нравитесь. Вы мне действительно очень нравитесь, Нина. Я вам никогда не угрожал. Ничего не требовал. Я хочу, чтоб вам было хорошо. Чтобы вас не убили. Чтобы не убили меня. Я пальцем вас не трону, если вы не скажете мне «Да».
Она откинулась на спинку кресла.
Врет или нет?
Кажется, они оба здорово поддали.
— Да, — сказала она.
Машина остановилась перед массивными воротами, произошли короткие переговоры, после чего они въехали во двор. Сергеев привел ее в комнату на первом этаже — Ниночка решила было, что это медицинский кабинет.
— Я сейчас, — сказал он, уходя. — Я скоро вернусь.
Поговорить с Востоковым — вот что было самым трудным. Естественно, вся дача прослушивалась. Сергеев понятия не имел, сколько микрофонов и видеокамер установлено и где.
Только насчет одной комнаты он мог быть уверен — насчет той самой, куда привел Ниночку.
Так уж вышло, что хлопчик, который следил за этими мониторами в определенные ему графиком дни, был на контроле не только у Видного Лица, но и у Сергеева. Ну так уж получилось. Видное Лицо, как это бывает свойственно всем видным лицам, забыло, что материал — он не на кустах растет, а собирается простыми полевыми агентами, одним из которых и был когда-то он, Сергеев.
Короче, Сергеев про этого хлопчика кое-что знал, и если бы полковник пошел ко дну, то и старший лейтенант отправился бы туда же. Поэтому старлей по просьбе полковника отключил на время все мониторы и магнитофоны в тюремном секторе дачи и подсоединил к ним хитрое приспособление, которое позволяет показывать, что на участке наблюдения была тишь да гладь, да Божья благодать, в то время как происходило там совсем иное…
— Знакомьтесь, Нина, это Вадим Востоков, полковник ОСВАГ. Настоящий дворянин и контрразведчик.
Востоков поцеловал Нине руку.
— Я — человек старомодного воспитания. Мадемуазель — не феминистка?
— В СССР не может быть феминисток, — вяло огрызнулась Ниночка. — Женский вопрос у нас решен полностью и окончательно.
— Надеюсь, не теми же методами, какими Гитлер решал еврейский вопрос? Мне было бы очень жаль.
Ниночка рассмеялась. Востоков огляделся кругом.
— Я знал, что здесь есть кабинетик в таком духе, — невозмутимо сказал он. — Зубоврачебное кресло, бормашина и одностороннее зеркало… Стены обиты пробкой?
— А что обычно используете вы?
— Пенополиуретан. Пробка, знаете ли, дороговата.
— Уж как будто ОСВАГ не может себе позволить.
— Увы, бюджетная комиссия следит за тем, как расходуются деньги налогоплательщиков.
— Это камера пыток? — Ниночка тоже с интересом огляделась, только сейчас до нее дошло, что это за комната. Страх прокатился холодной волной от затылка до пяток, но почему-то ей удалось быстро успокоиться. То ли она еще не протрезвела, то ли ее так подбадривало веселое спокойствие Востокова.