Джип вырулил влево — и помчался по дорожке, двумя изгибами поднимающейся к Святому Себастьяну-на-Скалах. Этой ночью отец Андрей поставил свой маленький личный рекорд, обвенчав за ночь семнадцать пар.
— Тебя не хватятся среди ночи?
— Гусаров знает, где меня искать.
Тамара представила себе, как в самый интересный момент звонит телефон. Подходит Ритуля. «Алло! Полковника Верещагина? Одну минуту, сэр, сейчас он кончит и возьмет трубку». Она захихикала Артему в плечо, потом поняла, что и он смеется.
— Ну ладно, я-то знаю, почему на меня хиханьки напали. А ты о чем подумал?
— О том же самом, — он лукаво покосился на Тамару. — Если полковник сможет, приедет через час. А не сможет — через пятнадцать минут.
— Это лучше, чем мой вариант, — признала она. — А что, полковник не сможет?
— Да как сказать… Это как раз тот случай, когда исход кампании решает поручик. Вы все спите одетыми? — он провел пальцами по шву ее комбинезона.
— Да, конечно. В любую минуту — или боевая, или воздушная тревога…
Молния комбинезона зашуршала.
Да здравствует темнота!
В темноте не видно, как разбиты наши лица.
Темнота милосердна.
Он с восторгом девственника обнаружил, что под комбинезоном больше ничего нет, кроме трусиков «бразильского» фасона.
— Может, мне стоит заглянуть в душ? — спросила Тамара.
— К черту душ.
Он целовал ее — так крепко, что разбитые недавно губы, уже почти зажившие, напомнили об этом «почти». Потом он ушел ниже, медленно, словно пробираясь ощупью, — присмотревшись, она увидела, что его веки сомкнуты.
Он не то чтобы торопился — но чувствовал, что не в силах привычно удерживать в узде и направлять свое желание. Слишком острыми и новыми были ощущения. Он был поглощен ими полностью, ушел с головой. Теплая, бархатистая кожа не присутствовала постоянно — она каждый раз материализовывалась заново под его ладонями и губами, и каждое новое прикосновение было почти невыносимо прекрасным. Этот ландшафт изменялся, как барханы под ветром. Пески оживали и расступались, открывая путь в оазис. И он шел, и буря звенела за его спиной…
В нем были живы сейчас только два-три квадратных вершка кожи: ладони, губы, да еще кое-что. Но этой жизни там было столько, что хватило бы еще на несколько человек. Осязание обострилось до предела, сквозь упоение прикосновений постоянно пробивалась боль, но он держал эту ведьму на пороге, даже не особенно злясь на ее появление — в конце концов, когда караван идет, собакам положено лаять.
И, почувствовав теплый трепет ответа, он понял, что дальше удерживать над ситуацией контроль не сможет. Совлек последний покров и приник, вбирая тепло всеми порами…
Она подалась вперед, скользнула бедрами по его бокам… Каким-то волшебством его рубашка была уже расстегнута и сползала с плеч, сковывая движения рук. Зубами пуговицу с рукава: долой ее!
Он протянул руки, замкнул объятия. М-м-м! Ничего, собака лает, караван идет… Ее ладонь скользнула между, проложила путь… Он был так восхитительно, так отчаянно жив, что не замечал ничего. Пьяный, как монах после Великого поста — с одной чарки, жил от секунды к секунде, подбирая один золотой орешек за другим, врываясь и выскальзывая, не задумываясь о той, что вышла в путь вместе с ним. Она теперь существовала отдельно, она просто не могла ощутить жизнь так, как мог сейчас он. Ей требовалось больше, он это где-то понимал, но понимание осталось далеко позади. Он уже не мог остановиться, он не контролировал ничего, повлиять на происходящее мог не больше, чем младенец — на процесс своего рождения. Он скользил вниз, к ослепительному холоду и свету, к последнему приступу удушья и первому вдоху, к обретению жизни и принятию смерти.
ДА!!!
Темнота. Силуэты и тени. Дрожь в руках. Липкий воздух.
Артем разомкнул объятия, поправил трусы. Сел на пол. Рубашка висела на одном плече, как гусарский ментик, он снял ее, швырнул в кресло. Положил голову на сомкнутые Тамарины бедра. Снова обнял ее колени — так преступник, прося в церкви убежища, обнимал алтарь. Моя жена. Плоть едина.
— Я пойду искупаюсь, — сообщила Тэмми.
— Ага… Может, пойдем вместе?
— Нет. Кое-какие вещи я привыкла все-таки делать одна…
— Яки.
Потом, у двери ванной, он наконец-то разглядел ее лицо при свете сильного фонарика — в церкви сияние свечей служило больше антуражу.
— Отойди, — она опустила глаза.
— Кто? — Артем коснулся ладонью ее щеки, провел большим пальцем по пятну подживающего синяка.
— А если я начну спрашивать — кто?
— Прости, — смутился он, пропуская Тамару обратно в комнату. — Поможешь сменить повязки?
— Да, конечно.
Она быстро сбросила халат, надела тишэтку и брюки. Следовало помнить, что возможную тревогу никто не отменял…
— Ты ужасно выглядишь. Скоро снимут швы?
— Засохнет — само отвалится… Извини, у меня сильно поплохело с чувством юмора. Это какой-то хитрый материал на основе хитина. Растворяется в теле. Где-то здесь пуговица от моего рукава.
— На моей памяти ты впервые впадаешь в такое состояние, что отрываешь пуговицу от рукава.
— На своей — тоже. Расскажи мне, что у вас было на этой неделе. Я ничего о тебе не знал, я тосковал…
— Ничего интересного. Пока красные не прижали нас к земле, мы летали на рыбалку. Пилотов из воды вылавливали.
— Каховка, — напомнил он.
— Не-ет, как раз об этом я не хочу рассказывать, — просунув руки в рукава, она застегнула «молнию».
— Понял.
— Командовать дивизией — это сложно?
— Ты удивишься, но в принципе — не сложнее, чем организовать гималайскую экспедицию. В твоем непосредственном подчинении на любом уровне командования находится дюжина человек. Командуют они взводами или полками и бригадами — какая разница… Или ты можешь добиться толку от этой дюжины, или нет.
— Мама Рут, вернувшись с первого брифинга, сказала, что ты — настоящий командир.
— Нет, Тэмми. Я обманщик. Я солдат, который варит кашу из топора… — Артем, закрыв глаза, вспомнил свой первый брифинг — неделю назад, в Главштабе…
Здесь он был самым младшим. Тридцатилетний полковник, командир дивизии — не такая уж сенсация для Вооруженных Сил Юга России, знававших тридцатилетних генералов, командовавших армиями. Но отношение чувствовалось. Иногда проскальзывали «а-этот-что-здесь-делает?» взгляды. Не обращать внимания. Слушать. Запоминать. Думать.
— Итак, господа, в воздухе мы инициативу теряем. За каждый боевой вылет красные сбивают в среднем по четыре самолета, что недопустимо. Мы можем прекратить гробить технику и людей, господин командующий?
— Пожалуй, теперь — да… — кивнул Адамс. — Переводите с завтрашнего утра дежурные самолеты в боевое патрулирование воздушного пространства Крыма. Снижайте активность с каждым вылетом. Начинаем операцию «Потемкин». Господин Воронов?
— Американцы подтверждают: Советы готовят вторжение через Тамань. На переброску людей и транспортных средств у них уйдет не менее четырех суток, заложимся на экстренность — трое суток. Ориентировочно дата высадки — шестое, плюс день-два. Выбор места высадки обусловлен кратчайшим маршрутом и нехваткой транспортных средств. Отвлекающий десант готовится из Одессы на Тарханкут, предположительно — силами одного полка морской пехоты.
— Яки. Господин премьер порадовал еще одним известием: сегодня ночью начнет работать «воздушный мост». Только что американцы подтвердили, что готовы поставить нам купленные в прошлом году самолеты именно на тех условиях, о которых говорилось в соглашении… Сегодня ждем 10 «F-15» и 10 «корсаров». Господин Скоблин, вы именно об этом хотели спросить?
Летчик жестом дал понять: вопрос снимается.
— Я надеюсь, — сказал времпремьер, — что эти самолеты усилят противовоздушную оборону Острова…
— Нет, сэр, — покачал головой Адамс. — Эти самолеты, как и те, что прибудут по «воздушному мосту» в следующие четыре дня, станут самолетами резерва. Козырными тузами в рукаве. Мы выложим их на стол в самую последнюю минуту.