Беляк не пробовал вырваться или напасть, он отступал, закрывая Резуна собой, так как, похоже, сообразил, что теперь они в одной лодке.
— Мужик, мы не хотим крови. Отпусти его — и мы уйдем. Попробуешь упрямиться — получишь пулю.
Хороший русский язык, но интонации не наши. ОСВАГ? Вряд ли, похоже на питерский акцент. Тогда кто?
— Ты вообще поосторожнее со своей пушкой, — продолжал волосатый. — Вот, смотрю, весь люфт на спуске выбрал — разве это дело? Ты же можешь нечаянно выстрелить человеку в голову. А если ты нечаянно выстрелишь человеку в голову, я обижусь. А когда я обижаюсь, я начинаю палить куда ни попадя.
Так, хорошо. Парни блефуют и убивать его пленника никто из их не собирается — ни волосатый говорун, отвлекающий внимание, ни молчаливый бритый убийца. Резун на всякий случай отпустил немного спусковой крючок. Если крымец нужен им живым, его смерти не простят.
И не допустят.
Что это за типы, Артема не интересовало. Но он не хотел попадать к ним в руки. Он вообще не хотел попадать ни к кому в руки.
Он был все еще слишком пьян, чтобы разобраться в ситуации. Но от людей в советской форме он не видел за последнее время ничего хорошего и испытывал к ним сильную неприязнь. Конечно, в Москву его везли не на пряники, но и нападающие казались тем самым хреном, который не слаще редьки.
Холодные струи дождя делали свое дело: он трезвел достаточно быстро, чтобы начали слушаться руки и ноги.
Ему стало весело. Отвратительное веселье человека, который понимает, что вряд ли положение может ухудшиться — хуже вроде некуда. Веселье висельника.
— Ты, стой на месте! — крикнул Резун бритому. — Или я стреляю!
— Валяй, — так же равнодушно ответил волосатый. — А мы посмотрим.
Патовая ситуация.
Резун посмотрел в глаза волосатому. Окинул мгновенным взглядом бритоголового. Тот тщательно выцеливал его голову, но не стрелял — боялся попасть в заложника.
Однако рано или поздно патлатый отвлечет его внимание, и бритый выстрелит. Капитан ГРУ Виктор Резун ужасно не хотел умирать, пройдя земную жизнь только до половины. Этот мир забит подонками, которым отлично подошла бы квартирка площадью в два квадрата, почему же он, отличный парень Володя Резун, должен занять их место? Сознание вселенской несправедливости пронзительно визжало в мозгу, мешая соображать. Еб, должен же быть какой-то выход!
И тут крымский офицер совсем сдал. Повис на Владимире мертвым грузом, обоих сразу же повело в сторону.
Мужчина весом в семьдесят пять килограммов не кажется крупным, пока его не нужно удерживать одной рукой. Резуну пришлось опуститься на колено, чтобы не потерять живой щит.
Ах ты, черт! Будь трижды проклят тот час, когда Володю осенила гениальная догадка насчет телевышки. Будь проклят тот день, когда он попал в этот Крым! Будь проклят этот человек!
— Я убью его, — безнадежно сказал Владимир. — Один шаг, и я стреляю! Бросайте оружие!
Корниловец, заваливаясь набок, выскальзывал из захвата.
— Верещагин! Верещагин, сволочь, очнись! Не смей терять сознание! Очнись, падла, застрелю!
Капли вбивали в землю. Перспектива была задернута плотным хрустящим целлофаном. Белой трещиной прошла молния — никак, Господь снимал батальные сцены с фотовспышкой. Шандарахнуло… Люблю, блядь, грозу в начале мая… В конце апреля… Нет уж, ну ее — весной…
Ах, гадство!
Привычной тяжести ножа на левом бедре не было. Боковым зрением Владимир уловил блеск клинка: Верещагин отводил руку для удара, который нельзя было парировать, от которого некуда было уклониться.
Резун поднял «макар» и пальнул в бритоголового. Длинноволосый выстрелил одновременно с ним, бритый упал, перекатился, снова прицелился — из-за машины. Одновременно Верещагин ударил ножом туда, где, по его расчетам, должна быть голова Резуна. Слишком слабый и медленный удар, чтобы достичь цели. Достаточно опасный, чтобы заставить Владимира отклониться и едва не попасть под вторую пулю. Корпус фургона украсился дыркой, капитан ГРУ временно оглох на одно ухо.
Он треснул крымца рукоятью пистолета по башке, рассчитывая, что тот потеряет сознание. Черта с два. Пьяному море по колено. Верещагин скверно захихикал и снова ударил ножом назад, через свою голову.
Еще два выстрела. Две дыры в фургоне — справа и слева от головы. Дикая боль в левом бедре. Нож полоснул резко, но, по счастью, неглубоко… Резун вскрикнул сквозь прикушенную губу, выпустил очередную пулю в белый свет, как в копеечку… Верещагин еще раз полоснул его ножом — не глядя.
— Сволочь! — заорал спецназовец. — Прекрати! Перестань, гад, застрелю на хуй!
— Давай! — крымец засмеялся. — Давай, стерво! Или я сам тебя убью, давай!
Новый удар… Резун почувствовал слабость во всем теле… Идиотская ситуация: его, скованного с заложником одной цепью, отстреливающегося от двоих налетчиков, этот заложник кромсает везде, где может дотянуться… Этому психу все равно, жить или подохнуть. А ему, Резуну, не все равно! Владимир увидел, как густо окрашивается киноварью лужа, в которой они стоят, и понял, что дело плохо. Это кровь. Его кровь уходит в дренажную систему, и сейчас его убьют из-за этого придурка, и…
— Я сдаюсь! — заорал он. — Хватит, я сдаюсь!
— Я не сдаюсь, — беляк опять ударил его ножом. — Слышишь, гебист?
— Мы не из КГБ, мужик! — быстро заговорил волосатый. — Оставь режик в покое. МЫ НЕ ИЗ КГБ!
— А кто ж вы? Добрые самаритяне?
— Угадал, капитан. Самаритяне. Такие добрые, что дальше некуда…
— А я — Джин Келли? Эй, гражданин капитан, я похож на Джина Келли?
— Мужик, ну что мне, штаны снять, чтоб ты поверил? — разозлился патлатый.
Резун решил сыграть ва-банк. Но для этого ему нужно было освободить руку. Освободить можно было только одну — ту, в которой пистолет.
— Я сдаюсь в плен Вооруженным Силам Юга России. Я сдаюсь тебе, Верещагин, слышишь?
— Слышу. Только я по четвергам пленных не беру.
— Хватит полосовать меня ножом, сволочь! — Он бросил на землю пистолет, освободилась правая рука, и Резун попытался отобрать нож. — Ты обязан взять меня в плен! Ты не можешь меня убить!
— Это почему же? — спросил Верещагин.
Резун оскалился:
— Потому что я только что спустил ключ от этих наручников в дренажный люк, мудаки! И если вы меня убьете, вам придется тащить мой труп на цепочке.
— Мы поступим проще. Увезем его на машине, — налетчики перестали прятаться и подошли вплотную.
— И что вы объясните советским военным патрулям? Откуда у вас в машине покойник? И почему в наручниках?
Верещагин повалился на землю, придавив спецназовца своей тяжестью, поднял нож.
— Мне плевать, что они объяснят военным патрулям, — выдохнул он. — Мне вообще на все плевать. Просто очень хочется распахать тебе горло. Есть у меня причины этого не делать?
Резун понял, что спасение своей жизни беляк ценит невысоко. Справиться с ним — раз плюнуть, но пока он сверху, «самаритяне» стрелять не будут. Ответ вынырнул быстро и сам собой:
— Есть. Я владею айкидо. В совершенстве.
За следующую секунду он пережил весь запас острых ощущений на десять лет вперед. Острие ножа вдавилось в кожу на его горле, и стоило беляку налечь на рукоятку, хотя бы случайно, все — не жди меня, мама, хорошего сына.
Это мгновение продолжалось… Продолжалось… Продолжалось… И, наконец, закончилось.
— Этот человек — мой пленный, — объявил Верещагин громилам, опуская нож и поднимаясь на колени. Резун тоже встал — лежать спиной в луже было как-то неловко.
Бритый явно не желал соглашаться с белогвардейцем. Со словами: «Кибэнэ мат!» — он сделал шаг вперед, схватил Резуна за скованную руку и, не слушая двойного протестующего вопля, выстрелил в цепь наручников.
На вылете из ствола пуля «Дезерт Игла» развивает усилие в 218 килограммов, но запорожский завод «Днепроспецсталь» в очередной раз оправдал доверие, которое возлагало на его продукцию военное ведомство СССР. Резун и Верещагин, скованные одной цепью, грохнулись на асфальт, столкнувшись плечами.