Язык Сорнтрана оставил влажный след на мягкой коже у нее между ног. Кончики пальцев, погладив складочки, раскрыли их, и язык скользнул между ними.
Госпожа застонала, откинув голову назад.
— Не смей останавливаться.
Он и не смел. Ласкал ее, прислушиваясь к ее стонам и вздохам и пытаясь угадывать, как ей больше нравится. Остановился лишь вскоре после того, как она, обхватив его шею ногами и чуть не задушив, застонала громче, сотрясаемая конвульсиями.
— Так Вы не забеременеете, госпожа, — сказал Сорнтран, когда Инстра отдышалась и, наконец, ослабила хватку вокруг его шеи.
Ухмылка. Рука поднялась и с размаху ударила его по лицу.
— Спасибо за ценную подсказку, — сказала она холодно. Но вдруг голос смягчился. — Хотя... На самом деле... Мне действительно нужна дочь. И как можно скорее.
Разумеется, нужна. Где это видано, чтобы у матроны Великого Дома не было дочерей? А у нее их не было — не только дочерей, но и детей вообще. Сорнтран слышал, как другие воины перешептывались об этом между собой. Если Богиня не подарит своей жрице хотя бы одну дочь, это будет означать, что она и не жрица вовсе и божественной поддержки у нее на самом деле нет. Для нее это будет конец. Для ее Дома, скорее всего, тоже.
— Поднимись.
Сорнтран встал на ноги. Они немного затекли, но он старался не обращать на это внимания. Как и на все еще не отпускающий дискомфорт внизу живота.
— Иди-ка сюда.
Она крепко сжала его член, все еще твердый, раздвинула ноги. Он подался вперед, резким движением вошел в нее. Попытался уложить ее на спину, думая, что так будет удобнее, но она возмущенно фыркнула и оттолкнула его.
Спрыгнула вниз, кивком приказала Сорнтрану лечь на алтарь. Он молча повиновался, хотя алтарь этот — даже если в руках жрицы нет ритуального кинжала — вызывал у него ужас — как, впрочем, у любого хотя бы немного вменяемого дроу. Ощущение гладкого, будто замороженного камня под спиной. Внушительная статуя Богини, будто склонившейся над ним, готовой поглотить, сжечь дотла.
Госпожа взобралась на него, оседлала. Тепло ее бедер и ладоней, погладивших грудь и живот, отвлекло Сорнтрана от лишних мыслей, из-за которых — еще немного — и он мог оказаться в довольно неприятном положении. Улыбнувшись, она поймала его руки, протянувшиеся к ее бедрам, прижала их к холодному камню над его головой.
Сорнтран попытался расслабиться и прикрыл глаза. Пусть она делает все, что хочет. Даже если приятно, сосредотачиваться на этом ощущении нельзя. Он позволит себе получить удовольствие, когда будет можно. И все.
***
Когда Сорнтран вернулся в комнату в бараке, там был лишь Тардаэр. Валялся на своей койке, глядя в потолок. Не желая оставаться с ним наедине, Сорнтран хотел было выйти, надеясь, что тот его не заметит. Но не тут-то было: боковое зрение у Тардаэра, опытного следопыта, было отменное. Сразу поднялся, уселся на койке.
— Ты действительно ее… наложник? Ты ублажаешь эту… су… матрону?
— Это…
Тардаэр вскочил с места, за мгновение преодолел разделяющее их расстояние и встал напротив Сорнтрана. Ближе, чем позволяли приличия. Сорнтран хмуро попятился.
— Тебя можно пленить, взять в Дом, который на ступень ниже, чем тот, в котором ты родился? Тебя, второго сына матроны Пятого Дома, можно сделать наложником женщины, с которой воевала твоя мать? Ты просто смиришься со всем этим? Все это, по-твоему, нормально?
У Тардаэра были странные, идеалистические взгляды на мир. Сорнтран всегда удивлялся его мышлению: Тар будто родился и вырос не здесь, а где-то на поверхности, где, говорят, совсем другие нравы. Когда-то это казалось Сорнтрану… почти забавным. Сейчас это уже казалось опасным.
— Почему молчишь? Скажи мне, все это, по-твоему, нормально?!
— Таков порядок вещей, — выдавил из себя Сорнтран.
Неужели ему надо объяснять такие примитивные вещи?.. Неужели книги с поверхности, которые он читал, и недолгие вылазки туда так сильно оторвали его от действительности?
— Я думал, между нами было что-то… особенное.
Сорнтран не ответил. Поспешно вышел из комнаты. Вернется, только когда здесь будут другие воины.
{4}
Когда Сорнтран ушел, Инстра прошлась по комнате и остановилась у статуи Богини. Напряжение, нервирующее ее уже несколько дней, наконец, спало, и думать стало легче. А подумать нужно было много о чем.