Впрочем, эти размышления о свободе слова и печати сейчас Клавдию волновали меньше всего, честно говоря, даже сам Гаспарян перестал тревожить ее мысли, потому что она увидела до боли родной старенький «москвичек», сиротливо припаркованный у края тротуара.
Ее почти напугало то, что в машине сидели трое. И эти трое, судя по всему, о чем-то жарко спорили.
Клавдия осторожно подобралась сзади и присмотрелась: в «Москвиче» был ее муж Федор (фу! отлегло), Ленка (это еще что такое?!) и… Игорь Порогин (мамочка родная!).
— ..А я говорю — она поедет домой! — сдерживая свою пролетарскую ярость, рычал Федор.
— Вот увидите! Вот сами увидите! — язвительно отвечал Игорь.
Ленка в беседе участия не принимала, но была, судя по всему, на стороне отца.
— Вы что здесь делаете?! — распахнула дверцу Клавдия. — А ты почему не в постели? Игорь, ты-то что? Федь, что за дела?
Ответить сразу на все вопросы, видно, не представлялось возможным, поэтому троица уставилась на Клавдию безмолвно и очарованно. Клавдия решила спрашивать по порядку:
— Что случилось, Федор? С Максом что-нибудь?
— Да нет! Ты что?! — замахал руками муж. — Просто по телевизору передали, что тут какая-то катавасия, а потом вот твой напарник позвонил… Мы и решили… У тебя как, все в порядке?
— У меня все нормально, если не считать… — Но Клавдия не стала распространяться о случившемся в Бутырках даже перед родными.
— Я знал, что вы поехали к Журавлевой, — заговорил теперь Игорь, — вот и заволновался.
— Ma, а здорово там грохнуло? — наконец вставила и Ленка.
— А ты почему не спишь? — вопросом на вопрос ответила Клавдия.
— А я тоже волновалась. Ты мне мать или не мать? — хитро спросила дочь.
— Ну все, садись, поехали домой, — Федор завел мотор.
— Клавдия Васильевна, а я адрес узнал, на который отправляли шифровки, — по-детски похвалился Игорь.
— Я сказал — мы едем домой! — уже не сдержал свою пролетарскую ярость Федор.
— Это здесь рядом, на Лесной, — подлил масла в огонь напарник.
— А я сказал — домой!!
— Вот вы кричите, а Клавдия Васильевна еще не сказала ничего. Может быть, мы ей позволим решать? — вкрадчиво произнес Игорь.
— Слушай, если ты будешь влезать в мою семейную жизнь!.. — обернулся к Игорю Федор.
— Если у вас т а к а я семейная жизнь, то… — многозначительно улыбнулся Игорь.
— Какая «такая»?! — аж зашелся муж.
— Ma, они так всю дорогу цапаются, — сказала Ленка. — Как дети.
— Помолчи! — гаркнул на дочь Федор. — И ты против отца?!
— Да кому ты нужен? — неосторожно заметила дочь.
— Ах так? Ах, значит, вот так? Ах так, значит? — однообразно заговорил Федор. — Ах, значит, так вот, значит?..
— Да, так!
— Ох, Федор Иванович, Федор Иванович…
— Всем молчать, — тихо, но внятно произнесла Клавдия.
И все действительно замолчали.
— Значит, так. Игорек, никогда больше не смейте обсуждать мою семейную жизнь. Может быть, для кого-то это прозвучит странно — я в семье счастлива. Я люблю Федора Ивановича. Он мой муж и глава семьи.
— Извините, — буркнул Игорь, — но я не хотел…
— Ленка, я тебя очень прошу, извинись перед папой. Папа нервничает, волнуется не меньше тебя. В таком состоянии люди действительно становятся похожими на детей. И это, в общем, хорошо.
— Ладно, прости, — проныла Ленка.
— Федя, ты хочешь, чтобы я спокойно спала сегодняшнюю ночь?
— Хочу, — насупился Федор.
— В таком случае прости Игоря за его невольную бестактность и извинись перед ним за свою грубость…
— Но я!..
— Игорь очень хороший розыскник и отличный парень. Ты зря его обидел.
— Но он…
— Значит, ты не хочешь, чтобы я спокойно спала?
— А чего я такого сказал?..
— Федя, просто извинись, а я тебе как-нибудь все объясню, — тихо сказала Клавдия.
— Ладно, розыскник, не дуйся, виноват, держи кардан в знак мира, — широко улыбнулся Федор.
— Ну вот, — сказала Клавдия, оглядев всех с радушной улыбкой, — А теперь едем домой…
— А? Что я говорил?!
— Но по дороге заглянем на Лесную, — закончила свою мысль Клавдия.
23.49–00.37
— А ты мне больше мацы не привез? — Левинсон сидел в кресле и старался сдержать смех.
— Сала тебе свиного, а не мацы! — рявкнул Чубаристов, расхаживая по кабинету. — Ты небось стукнул опять. Это же надо, второй раз! Это уже не смешно, это позор какой-то. Они теперь над нами года три хохотать будут.