— А это где бывает?
— Как раз в аэропорту. Вот вы вчера только ушли и — началось…
— Интересные дела, — пробормотала Дежкина себе под нос, а вслух произнесла: — Скажите, не может случиться, что кто-то рассыпал на складе какую-нибудь гадость, временно отбивающую собаке нюх?
— Исключено.
— Почему?
— Потому что по реакции Фомы я бы сразу это понял. Собака, у которой раздражена слизистая, ведет себя вполне однозначно…
— Если можно, держите меня в курсе вашей работы с Фомой.
— Ладно. Ну что, до свидания?..
Они уже стояли за воротами.
— Всего доброго!.. — откликнулась Дежкина.
Черепец тяжело вздохнул:
— Как вы думаете, ей много дадут?…
— Я же сказала: это решит суд. Согласно кодексу.
— Вы же понимаете, — усмехнулся кинолог, — наш закон — что дышло…
— А вы, я надеюсь, понимаете, что мне, как следователю городской прокуратуры, не пристало вести подобные беседы. Я как раз и занимаюсь тем, чтобы в законе видели Закон, а не флюгер!..
— Вы, оказывается, жестокая!..
Клавдия не ответила. Она проводила Черепца до «рафика», попросила водителя отвезти кинолога на работу.
— А вы? — спросил Черепец.
— У меня еще тут дела есть…
15.51-17.02
— Доброе утречко, госпожа следователь, — с порога сказал Гаспарян, расплывшись в своей по-детски беззащитной улыбке.
— Садитесь, Артур.
Со вздохом Клавдия вывалила на стол пухлое гаспаряновское дело и рассеянно принялась листать последние страницы.
Артур напряженно наблюдал за ее лицом.
— Госпожа следователь, — вдруг торжественно произнес он, — я хочу сделать заявление!
Алукина вскинула глаза.
— Я долго думал, — продолжал Гаспарян, вдохновляясь, — и наконец созрел для того, чтобы сказать вам… Все сказать. Я хочу, чтобы вы мне поверили. Вы мне уже не раз верили, и я очень благодарен за это. И Лида, жена моя, тоже вам благодарна. Кстати, она приглашала навестить ее еще раз… и даже не один раз, а много, — прибавил он, радостно улыбнувшись. — Вы ей очень понравились. Почти как мне… Так вот, я хочу сказать вам… а вы записывайте, потому что это важно. — Он выпрямился на стуле, плечи отвел назад, а грудь выпятил колесом. — Заявление, — продиктовал он, — от Гаспаряна Артура Кивовича… от меня то есть… в Московскую прокуратуру. Я, Гаспарян Артур Кивович, находясь в здравом уме и твердой памяти, заявляю…
— Гаспарян! — Алукина даже покраснела. — Что вы несете?
— Не спешите! — попросила Клавдия, склонясь над протоколом допроса. — «…и твердой памяти», — диктовала она себе под нос. — Боже мой, Артур, откуда такая высокопарность?..
— Не перебивайте, а то собьюсь, — отмахнулся Гаспарян от адвоката и продолжал: — Так вот, я заявляю, что глубоко раскаиваюсь в содеянном, хотя и не убивал свою любимую тещу, мать жены моей. Не убивал я ее, Клавдия Васильевна, так и запишите!.. Я сейчас вам все расскажу как на духу!..
Дежкина отложила в сторону шариковую ручку.
— Давай так договоримся, Артур, — предложила она, — записать мы всегда успеем и заявления твои, и показания. А пока ты по-простому говори, что произошло и как.
— Я и скажу по-простому, — пообещал Гаспарян. — С чего начинать?..
— На прошлых допросах мы многое обсудили. Давай-ка теперь коснемся дня, когда… ну, словом, того самого, когда теща все-таки погибла…
Подследственный разом помрачнел, и брови его сурово сдвинулись к переносице.
— Это была трагическая история, — сказал он. — Правильно говорят: «Человек предполагает, а Бог — располагает»… Зайчишко думал, что все будет иначе.
— В материалах дела, — перебила его Клавдия, — сказано, что вы подпилили лестницу-стремянку, а также шест, поддерживавший антресоли. Пострадавшая упала со стремянки, задев шест; шест сломался и антресоли обрушились вниз. Так?..
— Все так, — подтвердил Гаспарян.
— Выходит, имел место умысел, в результате которого погибла ни в чем не повинная женщина.
— Да нет же! — страдальчески вскричал подследственный. — Не убивал я!..
— Стремянку вы подпилили? — терпеливо спросила Дежкина.
— Я.
— А шест?
— Тоже…
— В таком случае, как вы объясните?..
Гаспарян поднял на Клавдию доверчивые глаза.
— Я ведь лестницу для другого раза подпиливал, — признался он.
— Вот как?
— Да. Это была потрясающая идея, — оживился, сам того не замечая, Артур. — Сколько раз я теще говорил: не перегружайте бельевую веревку, оборвется! А она не слушалась и все делала по-своему. Ну вот, я и придумал. Теща имела привычку таз с бельем ставить на сложенную стремянку. Я лестницу подпилил, заранее высчитав, при какой нагрузке она сломается. Тяжелого таза было достаточно. А снизу находился рычаг, он приводил в действие специальный винт. Винт раскручивался, тянул за веревку, и треклятый шест этот самый, который тогда находился на балконе, должен был сломаться. Обломок бил тещу по голове, она наклонялась вперед, наступала на связанную пружину. Пружина распрямлялась и выбрасывала тещу с балкона… вот!..