Ну и так далее.
Нынешняя же поза на изготовку объяснялась просто: сейчас вы у меня все попляшете!..
Клавдия вздохнула и принялась разгружать авоську.
— Привет, ма, — услыхала она за спиной голос дочери.
Лене не так давно исполнилось тринадцать. Возраст барышни, намекающим тоном говорили соседки.
Из маленькой белобрысой куклы, смышленой и обаятельной, наделенной обезоруживающе открытой улыбкой и длиннющими черными ресницами, Лена за какие-то полтора года превратилась в долговязого подростка с длинным лицом, мальчишечьи худыми плечами и желчной ухмылкой бледных губ. Бедра у девочки оставались узкими, а вот грудь быстро развилась, и такое странное сочетание вызывало в душе Клавдии ей самой непонятный страх. Была в этом какая-то несоразмерность, бестактность юности.
Дочь становилась взрослой. Странное дело, с Максимом все было иначе, и его взросление только радовало Клавдию. В свои двадцать он ей нравился куда больше, чем, скажем, в шестнадцать, и кадык на горле не торчал столь беззащитно-некрасиво.
…Лена тоже вполне успела изучить Федора Ивановича. Подбоченясь, она замерла в дверном проеме, предчувствуя бурю и готовясь к немедленному отражению атаки.
— Ты долго над отцом измываться будешь? — не мудрствуя лукаво, поинтересовался Федор Иванович.
— А что? — Вид у Лены стал демонстративно вызывающим.
— Почему ничего не рассказала?
Дочь пожала плечами.
— Подумаешь, пару схлопотала!.. Тоже мне, трагедия.
— Что-о?! — изумился Федор Иванович, и лицо его пошло бурыми пятнами. — Ты еще и двоечница?..
— А сам как учился? — в свою очередь воскликнула Лена. — Видали мы твой дневник!
— Лена! — встряла Клавдия. — Ты как с отцом разговариваешь?..
— А чего он!.. Тоже мне, золотой медалист!..
Клавдия только покачала головой.
Беда в доме произошла месяц назад, когда в глубине старой антресоли Максим случайно обнаружил школьный дневник родителя. Федор Иванович и сам не догадывался, что где-то хранится столь чудовищный компромат, сбереженный, как видно, его покойной матерью. Ольга Григорьевна была женщина сентиментальная, она умудрилась оставить на память детские рисунки, тетрадки и дневник успеваемости любимого Феденьки, ученика седьмого класса «Б». Так много двоек и «неудов» по поведению Федор Иванович не видал с давних лет. Он залился краской — ничуть не менее яркой, чем чернила его классной руководительницы, испещрившей страницы дневника множеством замечаний и обращений к родителям.
Федор Иванович немедленно реквизировал дневник у ликующих чад, но его репутация была уже безнадежно подмочена.
— Будем мы ужинать в конце-то концов или нет?! — взревел Федор Иванович, и это означало перемену темы семейной ссоры.
— А как же, — подхватила Клавдия и немедленно вручила ему скалку. Мужскую отрицательную энергию, как не раз говаривала покойная Ольга Григорьевна, надо направлять в выгодное русло.
Делать нечего — Федор Иванович вздохнул и покорно принялся раскатывать тесто для вареников.
Когда все четверо — включая и Максима, наконец-то соизволившего покинуть свою, обклеенную плакатами со Шварценеггером комнатку, но так и не снявшего маленьких плейеровских наушничков и теперь дергавшего головой в такт одному ему слышимой мелодии, — так вот когда все четверо уселись за стол и Клавдия взяла в руки дымящееся блюдо с грудой вареников, раздался звонок.
— Вот тебе и привет из Африки, — сердито сказал Федор Иванович.
Клавдия пошла отворять.
На пороге стоял сосед Илья Николаевич.
— О, — обрадовался он, не здороваясь и заглядывая хозяйке через плечо, — вы собрались поужинать? Какая прелесть! А у меня ничего нет…
Илья Николаевич был холостяк, который ужасно не любил готовить, но обладал, на беду свою, отменным нюхом. Клавдия одно время даже считала, что нюх соседа — это своего рода Божий дар… ну, скажем, как редкостной красоты голос или способности к рисованию, — пока не поняла, что их кухонная вытяжка сообщается с вытяжкой Ильи Николаевича.
Впоследствии она тоже, бывало, вздрагивала, учуяв, что сосед жарит яичницу на подсолнечном масле, по запаху больше походившем на машинное.