Когда в Лихтенбург привозили новых заключенных, надсмотрщики сразу же устанавливали свое господство. Зачитывались правила и положения лагеря, женщины-надзирательницы вставали в позу с дрессированными собаками, комендант представлялся – в целях устрашения. Любимым напутствием было: «Много вас приходит, но никто из вас не уйдет отсюда живым!»5.
В Лихтенбурге содержалось много свидетелей Иеговы. Как и другим заключенным, этим женщинам предлагали шанс на освобождение, если они соглашались подписать документ об отказе от своей веры. Очень немногие этим воспользовались. Из-за этого все иеговисты подвергались более суровому тюремному режиму, включая пытки и чудовищные допросы. Когда Гиммлер посетил лагерь Лихтенбург в 1937 году, он пригрозил им, что их будут гнобить и унижать до тех пор, пока они не уступят и сдадутся6.
После войны, когда Мандель сидела в тюрьме, она сказала подруге: «Знаешь, было тяжело [в Лихтенбурге]. Там были хорошие люди, исследователи Библии [свидетели Иеговы]. Они были такими хорошими и ничего больше не хотели, никакого зла, и ни слова не говорили. А вот те, что приехали из Гамбурга, с Рипербана, были просто ужасны. При них мы только и делали, что раздавали наказания»7.
Вся жизнь в Лихтенбурге была направлена на унижение и обезличивание заключенных. Рабочие наряды делались неоправданно тяжелыми, а различные нарушения лагерных правил могли привести к заключению в Бункер. Многих заключенных подвергали «спорту», а точнее, карательным упражнениям, а воскресные избиения и порки стали проводиться регулярно. Повседневные психологические пытки создавали огромный стресс, постоянно присутствовал страх преследований, доносов, наказаний, допросов в гестапо и смерти. Измазанные кровью трупы стали обычным явлением по утрам после того, как Бункер собирал свой ночной урожай8.
Когда Лихтенбург посещали видные нацисты, заключенным запрещалось демонстрировать любые следы жестокого обращения9. Бункер в маршруте не фигурировал. За несколько дней до начала таких экскурсий заключенных заставляли драить бараки, причем наказания назначались даже за самый незначительный проступок. Гости должны были посетить бараки, где женщин представляли здоровыми и счастливыми, живущими в привлекательных жилых помещениях10. Все знали, что если сказать правду, то тебя потом изобьют или сделают что-то еще похуже. Бывшая заключенная Лина Хааг вспоминала:
– Мы стояли и слушали безучастно или с улыбкой; никто не выступил вперед, чтобы сказать: «Нет, это неправда». Правда в том, что за малейший донос пороли; для порки нас привязывали голыми к деревянному столбу, и надзирательница Мандель била нас собачьей плетью, пока не выбивалась из сил11. Невозможно забыть то, что ты был не более чем горсткой пыли…12.
Глава 9
Превращение
Что необходимо для того, чтобы убить другого человека?
Или, если по-другому, что не дает нам убивать?
Именно в Лихтенбурге Мария впервые встала на дорожку морального разложения.
По всем признакам, ее семейная жизнь до этого времени была теплой и любящей, без каких-либо проявлений физического насилия. Мария, как и большинство других молодых женщин, нанятых на должности охранниц, не проходила формальной подготовки в полиции или тюрьме. В Лихтенбурге, как и в других лагерях, молодых женщин-новобранцев постепенно приобщали к культуре жестокости, где суровость и отсутствие сострадания вознаграждались2. Новых надзирательниц обучали Lagerordnung – правилам и нормам, которые обеспечивали «лагерный порядок». Строгая и жестокая физическая дисциплина стала частью этого обучения3.
В некоторых важных моментах вхождение Марии в лагерную жизнь было нетипичным. В отличие от многих женщин, которые лишь постепенно усваивали жестокие модели поведения, Мандель быстро скатилась в состояние полной жестокости. Между разрывом с возлюбленным и началом работы в Лихтенбурге в личности Марии произошел какой-то серьезный и необъяснимый переход. Налицо был резкий моральный надлом, распад этичного поведения.
Одна из бывших заключенных, Эмилия Ной, поступила в Лихтенбург незадолго до Марии. Привыкшая к тяжелой работе, Ной делала то, что от нее требовали, и старалась извлечь лучшее из своего положения. Несмотря на это, вульгарность надсмотрщиц пугала ее. Затем, в один прекрасный день, пришла Мандель, и Ной сразу же она приглянулась. «Она была такой молодой, такой белокурой и такой милой девушкой». Ной с ужасом осознала, как изменилась личность Мандель, и от ужаса лишилась дара речи. «Вначале она была очень милой, и я не могла осознать, что впоследствии она зашла так далеко и совершала такие ужасные поступки. В Лихтенбурге она начала избивать людей»4.