Также женщины могли посещать кафетерий с казино, пользоваться услугами портнихи и ходить в библиотеку5. Когда у надзирательницы был выходной, она могла отправиться на экскурсию в Берлин, чтобы почувствовать вкус городской жизни6.
Времени на посторонние дела было предостаточно, и Мария посвящала его прослушиванию музыки. Хотя в лагере Равенсбрюк не было оркестра, на весь лагерь часто транслировались музыкальные записи через громкоговоритель, а музыкальные подборки обычно выбирала Мандель. Ванда Пултавская, пережившая этот концлагерь, вспоминает запись Reverie Роберта Шумана, одной из любимых песен Марии. Однажды это произведение прозвучало сразу после казни, и Пултавская сильно прочувствовала контраст между красотой музыки и ужасом момента7.
Мандель часто находила в музыке эмоциональную поддержку, которая позволяла ей отстраняться от своих все более жестоких поступков. Заключенная Мария Белицкая рассказала услышанную ею историю о любви Марии к музыке. У ее подруги была работа по уборке жилых помещений надзирателей, где у старшего охранника стояло пианино. «Однажды моя подруга вошла туда и услышала самую прекрасную музыку. Женщина, которая играла, была потеряна в собственном мире – в экстазе. Это была та самая надзирательница [Мандель], которая несколькими днями ранее убивала еврейских женщин»8.
Через несколько лет любовь Марии к музыке приведет к созданию первого и единственного женского оркестра во всей системе концлагерей.
А пока для Марии и ее коллег Равенсбрюк стал и домом, и общиной.
Глава 15
Рождество в Равенсбрюке
Праздничный период был очень тяжелым. Каждый из нас думал о своем доме. Но при этом мы пели праздничные песни.
Хотя любой праздник в концлагере давался тяжело, Рождество было особенно тяжелым для заключенных. Охранники, напротив, посещали праздничные вечеринки, что устраивались для всех сотрудников СС, которым разрешалось украшать собственные квартиры. В теории нацистский режим поощрял празднование более общего праздника Йоль, или зимнего солнцестояния2. На практике же заключенным часто поручали устанавливать рождественские елки и украшения для эсэсовцев и их семей3.
Ванда Пултавская вспоминает, что однажды жестоко, «возможно, чтобы поиздеваться над нами, немцы поставили елку на улице лагеря; елку с гирляндой, мимо которой мы проходили каждый день, утомленные своими обязанностями»4. Декабрь 1941 года, третье Рождество Марии в Равенсбрюке, особенно ярко запечатлелся в воспоминаниях выживших. Это был жутко холодный месяц с завывающими ветрами, которые жестоко пронизывали лагерь5. В канун Рождества один из охранников в текстильном сарае сжалился над заключенными и разрешил каждой национальной группе спеть рождественскую песню. Пултавская описывает этот момент: «Немцы пели первыми, хотя «Тихая ночь» звучала странно, как будто не подходила к этой шумной обстановке»6. Поляки выбрали свою песню, но, когда дошли до слов «Возьми меня за руку, младенец Христос», захлебнулись слезами и не смогли продолжать петь7.
Точно так же многих заключенных охватило чувство одиночества и отчаяния, когда над лагерем зазвучала песня «Тихая ночь» – вероятно, выбранная Марией. Как сказал один из выживших: «Из громкоговорителей звучали рождественские песни, а охранники кричали на нас». Кого-то даже избивали и убивали в тот день8.
В дни, предшествующие празднику, сбежала цыганская девочка. Несмотря на то, что ее довольно быстро поймали, в лагере все равно пришлось три дня проводить переклички на лютом холоде. В Рождество на глазах у всех женщин убили юную девушку, избив ее прямо перед рождественской елкой9.
Глава 16
Заключенные
Равенсбрюк производил сильное и ужасающее впечатление на заключенных, которые впервые попадали туда. Обычно рано утром поезда прибывали на вокзал Фюрстенберга. Женщины-охранники кричали Raus! Raus! («На выход!»), выходили на платформу, каждая с лающей собакой и кнутом. Заключенных вели вокруг озера к лагерю, приветствовали вездесущим карканьем ворон и загоняли в ворота, после чего насильно раздевали, брили и мыли. В разгар этого ужаса заключенные не могли не заметить, что в самом лагере царил порядок, а перед бараками были нелепо высажены цветы. Как позже заявила одна узница: «Цвел красный шалфей, и с тех пор я просто на дух не переношу эти цветы! А ведь цветок ни в чем не виноват!»1. К 1940 году для прибывших заключенных не было редкостью увидеть обугленное тело, висящее на электроизгороди, оставленное там для устрашения2.