Ранее в том же году Гиммлер приехал в Равенсбрюк, чтобы набрать охранников для беспорядочного и неорганизованного женского лагеря в Аушвице. Поскольку Лангефельд была самой опытной и высокопоставленной женщиной, Гиммлер договорился о ее переводе в Польшу вместе со многими опытными охранниками2.
Марию, недавно вернувшуюся из отпуска, повысили до Oberaufseherin (главной надзирательницы). Хотя позже она заявила, что «я была не очень рада этому и предпочла бы, чтобы меня отправили в офис, не имеющий ничего общего с заключенными»3, повышение, несомненно, принесло ей огромное профессиональное удовлетворение. Она поднялась настолько высоко, насколько это было возможно в лагере.
Дэниел Патрик Браун отмечает, что ранг старшей надзирательницы был примерно равен рангу офицера у мужчин (хотя женщины никогда не могли отдавать мужчине никаких приказов). «Кроме того, главная надзирательница была членом командного состава лагеря. Ее власть над всеми подчиненными ей женщинами-охранницами была близка к абсолютной, и женщины в ее подчинении не должны были делать чего-либо, что могло бы ее разозлить»4.
Мандель, как и Лангефельд до нее, боролась с трудностями надзора и управления часто незрелыми и вздорными женщинами, набранными в охранники. Позже она говорила, что, хотя в Аушвице трудности с наймом и содержанием хороших женщин-надзирательниц и охранниц были хуже, в Равенсбрюке это было уже проблемой на тот момент5.
Кроме того, по мере расширения системы лагерей многие опытные женщины-охранницы были завербованы или уведены на штатные должности в другие лагеря. Это вызывало сильное недовольство. Мандель жаловалась, что «по мере привлечения надзирательниц они отбирали лучших для себя, а остальных отправляли в Аушвиц, Люблин или прочие лагеря. Из-за этого было много проблем»6.
Некоторые надзирательницы подвергались дисциплинарным взысканиям или освобождались из-за «моральной испорченности» или различных проступков. Мария выражала разочарование тем, что ей не удалось добиться увольнения еще большего числа женщин с их должностей, когда мужское высшее командование, по сути, отмахнулось от ее опасений по поводу женщин и просто перевело их в другие лагеря.
В Ораниенбурге мы отстраняли женщин-надзирателей через пять-шесть дней, часто просили об их увольнении, так как их нельзя было [использовать] для этой цели по моральным соображениям. Это не одобрялось, и их переводили в другой лагерь. Это часто приводило меня в отчаяние, и летом 1941 года по этой причине я отправилась в Ораниенбург вместе с комендантом Крамером. Мы описали Глюксу невозможные условия. С этим ничего не было сделано, потому что мужчины не испытывали никаких проблем и их нервы из-за этого не страдали7.
Несмотря на эти трудности, Мария с энтузиазмом и усердием подошла к обязанностям своей новой должности. Теперь она была главной, и она была к этому готова.
Глава 19
Хозяйка жизни и смерти
Ich habe Blut geleckt
(«Я попробовал кровь на вкус, и мне понравилось»).
Однажды рано утром Мария, хорошо отдохнувшая и готовая начать день, вышла на аппельплац. Ее золотистые волосы, сверкающие и свежеуложенные, были приведены в порядок в лагерном салоне красоты. На ней была прекрасно сшитая униформа, подчеркивающая ее фигуру, настолько обтягивающая, что можно было разглядеть мышцы, пульсирующие под ней, как змеи, работающие в унисон. Ее сияющие глаза светились самодовольством, румяные щеки пылали властью2.
По своему обыкновению, Мария надела безупречные белые перчатки и взяла с собой свой любимый кожаный кнут. В прежние времена Мария часто гуляла по лагерю с собакой, но в последнее время, когда ее статус и ранг в лагере повысились, предпочитала ездить на велосипеде. Ее атлетическое тело позволяло ей с большой ловкостью запрыгивать на велосипед и быстро пересекать большую территорию лагеря.
На первый взгляд улица лагеря казалась пустынной, и Мария этому радовалась. Она заметила, что ее неожиданное появление часто заставляло женщин быстро бежать в ближайший свободный барак3. Марии нравилось, что одно ее присутствие может вызвать такой ужас. Она с удовлетворением оглядела теперь уже широкую и пустую улицу лагеря. Пора приниматься за работу и выслеживать этих Sau-Hunden («свинособак»).
Именно в Равенсбрюке Мария достигла апогея своей жестокости. Навыки, приобретенные в Бункере, теперь стали ее визитной карточкой. Любые намеки на мягкость давно исчезли с ее лица и характера. Звериная жестокость была в порядке вещей, и Мария приняла вызов и оправдала возложенные на нее ожидания.