– Экла, прежде ты ответишь на несколько моих вопросов. Между нами не должно быть тайн…- Он не понимал, зачем говорит это. Он просто тянул время. Ему не хотелось бросать себя и эту несчастную на произвол новых безумств, но вместе с тем он отчаянно боялся ее бесповоротного ухода. – Кем был твой отец?
Она ответила без тени удивления – вяло и равнодушно, как если бы речь зашла о ком-то неприятном или наскучившем:
– Мой отец был хорошим человеком. Он много работал, чтобы обеспечить мне достойное будущее.
– Давно ли он умер?
– Десять лет назад произошел несчастный случай… Это был золотой человек…- Экла опустила голову с видом наигранной скорби, но дрогнувшая нижняя губка выдала ложь.
Даниэль сжал зубы – она опять лгала, или «сочиняла», выдавая желаемое за действительное. Вранье стало ее привычкой, образом жизни.
– Хорошо. А теперь скажи правду, – спокойно сказал он.
Экла вскинула на него ошеломленный взгляд.
– Я не понимаю! Дэни, ты устраиваешь мне допрос? Почему вы все хотите меня допрашивать?!
Она поднялась, чтобы придать своим словам больший вес, но он схватил ее за руки и прижал к своей груди. В желании проучить его она предприняла слабые попытки вырваться, но Даниэль держал ее крепко. Спустя секунду-другую на ее устах уже блуждала блаженная улыбка, открывая взору прелестные ямочки на щеках, к которым так хотелось прикоснуться губами… Волна нежности подкатила к сердцу Даниэля; он с отчаянием сознавал, что не может удержаться на краю – желание любви, несокрушимое стремление к счастью пересиливали гранит разума и воли.
– Я всё устрою, – прошептала Экла, дрожа от страсти. – Тебе нужно немного потерпеть зловоние этого клоповника. После судьба воздаст тебе за лишения вдали от меня…
А Даниэль уже забыл свои честолюбивые планы. Аромат духов, атласный лоск кожи, пламя исступленных поцелуев – помутили разум. Он смутно понимал, что говорит совсем не то, что должен был говорить ради людей, которые нуждались в этой женщине больше него.
– Я хочу, чтобы ты была со мной… чтобы ты всегда была со мной…
Экла довольно улыбнулась, удостоверившись во власти своих чар.
– За нами подглядывают, – сказала она. – После у нас будет много времени побыть наедине.
На прощанье она крепко прижала его к себе, и от ее проницательного взгляда не утаился землистый оттенок его лица, темные круги под глазами и проступившая щетина над верхней губой.
– Что сделали с тобой сердечные муки! – весело заметила госпожа Олсен. – Ничего. Скоро мы будем вспоминать это как страшный сон. Если всё получится, то…
– Муж любит тебя. Он не позволит…- в забвении прошептал Даниэль, но Экла перебила его с мстительным выражением лица, какое появлялось у нее всегда, если она говорила о муже:
– Мне всё равно. Пусть подавится своей любовью. Наш брак был недоразумением, и я никогда не прощу Олсену тех слов. Никогда!
У двери она послала любовнику воздушный поцелуй, а затем скрылась. Припав к пыльному окну, Даниэль еще несколько мгновений мог наблюдать ее стройную фигуру, быстрой походкой пересекающую двор в направлении автомобиля.
– Она что-то задумала…- пробормотал он, не заметив близости одного из обитателей приюта.
– Ты нравишься этой дамочке только потому, что безропотно потакаешь всем ее прихотям. С тобой ей проще витать в облаках. – Корж неодобрительно покачал косматой головой. – Но ведь она «всё устроит»! Поглядим, что задумала твоя госпожа сочинитель…
23
Даниэль больше не ощущал за собой власти и значимости. Он был лишь промежуточным звеном в цепи, он оказался в руках сильнейших – в руках хозяев этой жизни. А маленький человечек так и остался маленьким человечком. День за днем, час за часом покорный раб ждал вестей от своей госпожи. Она редко приходила в Приют; ее письма были преисполнены злости на мужа и ослепительной жажды свободы. Что-то пошло не так, но влюбленная не сдавалась.
В одно из свиданий, когда Экла выглядела особенно усталой – упреки Олсена и слезы дочери совершенно измучили ее, – она дала Даниэлю денег, и он под скабрезные ухмылки теперь уже бывших сожителей перебрался в чистый номер гостиницы.
Даниэлю казалось, что в последнее время отношение бродяг к нему изменилось. С небрежно-приятельской ноты они опустились до откровенной вражды. Конечно, борец за любовь заслуживал больше симпатии, нежели апатично бездействующий тюфяк, готовый существовать на подаяние женщины. А Даниэль стал именно таким! Он пребывал в том состоянии, когда не знаешь, что делать и откуда ждать помощи. Кроме того, старая травма вновь напомнила о себе – юноша больше лежал, с тревогой вслушиваясь в отдаленные звуки гостиничной суеты.
Не иначе отчуждение бродяг вызвано завистью! Наблюдая, как их собрат обнимает богатейшую из женщин страны, как принимает дары из ее унизанных кольцами рук, как, не ударив и пальцем о палец, в будущем грозит стать изнеженным баловнем счастья, – нищие кипели от гнева. А он, без того терзаясь муками совести при мысли о муже и дочери Эклы, остро чувствовал себя виноватым.
В их короткие, но жаркие встречи Экла слезно умоляла его еще потерпеть; Даниэль же начинал вести себя словно избалованное дитя: сыпал упреками, кипел преувеличенно возросшим гневом и был уверен, что его поведение будет принято как должное и безропотно прощено.
Экла ничуть не сердилась. В ответ на его яростные выпады она сидела, стыдливо потупив взор. В глубине души Даниэль знал, что его упреки несправедливы, но, памятуя о своем положении в доме Джоанны, в отместку за все когда-либо понесенные унижения, отыгрывал упущенное. Эта несчастная женщина, сполна поплатившаяся за свою беспечность, нежно его любила, и он слишком хорошо это понимал. Он хотел казаться могущественным самому себе, но не представлял, насколько каждая попытка выказать силу делает его слабее…
Даниэль не трудился объяснить себе причин своей ярости. В страхе оказаться неправым он хотел остановиться, но не мог.
– Ты трусиха! – как-то крикнул он ей, скривившись от омерзения к самому себе, которое лишь добавило ему гнева. – Ты только и можешь клясться да болтать всякую амурную чушь, но никогда не сделаешь решительного шага! Или ты хочешь, чтобы я до скончания века ходил у тебя в любовниках? Чтобы мы встречались в гостинице под покровом темноты?
Она сидела в постели, натягивая на себя простыню, и как будто пыталась защититься от его тирады. Ее расширенные глаза, кажущиеся теперь совершенно прозрачными, были полны немого страдания.
– Ты можешь увиливать от ответа, кормить меня своей ложью, но никогда – никогда, слышишь? – не сделаешь ничего ради нашей любви! До скончания века ты будешь бояться своего грозного мужа, выпрашивая у него милость!
Его голос звенел, рассыпаясь сотнями иголок, которые ранили Эклу в самое сердце. Даниэль мерил шагами комнату, пока боль в колене не заставила его вскрикнуть от досады и опуститься на кровать.
– Я не откажусь от своих слов: ты подлая трусиха… Рано или поздно ты потеряешь меня. Я не буду ждать вечно! Мне нужно строить свою жизнь!
В мгновение ока она оказалась рядом и, не обращая внимания на спавшую простыню, припала горячим обнаженным телом к его спине, осыпая поцелуями шею и перебирая проворными пальцами волосы.
– Нет! – страстно шептала женщина. – Я запрещаю тебе говорить о разлуке. Меня ничто не остановит. Не думай о плохом, не думай…
После она действительно делала многое, чтобы искоренить дурные мысли. Ненадолго он забывал, но потом возвращался к ним снова. Каждая их встреча порождала в нем большие сомнения. Даниэль жил точно на вулкане – в ожидании возмездия со стороны господина Олсена. «Может, мне следует уговорить ее вернуться в семью? – размышлял молодой человек. – Но так я дам слабину, принесу себя в жертву… Нет! Больше я не буду уступчивым!» Свою новую тактику он называл «твердостью духа». Даже если Экла утратит в его глазах всякую прелесть, даже если он разлюбит ее – он не выпустит ее из объятий своей ненасытной власти. Она будет принадлежать ему в доказательство его первой мужской победы – победы над моралью и честью. Даниэль не подозревал, что та глубокая симпатия, то благоговение, то чистое восхищение Эклой впоследствии сделает из него порочного властолюбца. А она, по неосторожности позволившая «милому мальчику» почувствовать себя хозяином своей судьбы, станет его заложницей.