– Хорошо. Я не против – мне скучно. Но предупреждаю: я вам не Лилу. От меня вы так просто не уйдете.
– Что ж! Я не привык искать легких путей!
33
Они провели незабываемый день – настолько интересный, насколько это вообще возможно в напряженной больничной тиши. Экла и до странности услужливый избранник ее дочери вдоволь гуляли по парку, держась за руки, украдкой от зорких санитаров мочили ноги в нагретой солнцем воде фонтана, читали вслух свежие газеты, сделали три оборота под вальс, льющийся из дребезжащего радиоприемника… Вопреки строгим устоям клиники Экла громко, заразительно смеялась – совсем как девчонка, и Даниэль думал, не переставая удивляться: «Как мог я жить без нее? Как мог обнимать других женщин?..» Раньше он «замораживал» свои чувства к Экле мыслью о ее преступлении. Убийство человека он не мог ей простить. Но теперь… Теперь!
– Вы разбудили меня от долгого сна, – в конце дня призналась Экла. Она вела гостя к выходу из парка, при том нельзя было не заметить, как она всеми силами оттягивает прощание.
– Я приеду к вам еще… Завтра! – пришло в голову спасительное решение, однако госпожа Суаль не обрадовалась:
– Не надо навещать меня столь часто. Будет неправильно, если жених проявит столько неоправданного внимания к будущей теще. Вы просто обязаны дарить всё свое время одной Лилу!
Даниэль поморщился. То, что Экла упрямо не узнавала его, начало его раздражать. И в то же время он уверился, что она его не забыла и по-прежнему любит. Он каким-то непостижимым образом уловил искру любви в ее взгляде. А теперь они должны были расстаться вновь. И, что ужаснее всего, он больше не сможет навещать ее.
– Вы хотите изменить свою жизнь? – Даниэль выпалил сверливший его вопрос так внезапно, что она встрепенулась.
– Нет.
– Почему? Неужто вам нравится жить в заточении?
Экла поглядела на него испытующим взглядом старца, ведущего поучительную беседу с учеником.
– Отчего же в заточении? Я абсолютно свободна. Мне бы только захотеть уйти… Я как та пташка, прирученная людьми, которая не улетает даже когда открываешь дверцу клетки.
– Вам нравится здесь?! – Он даже остановился, дабы выразить всю полноту своих эмоций.
Экла не выдержала и отвернулась.
– Мне здесь вполне удобно. Да, мне нравится здесь.
– Нравится?! – возмущенно переспросил он.
Она тихо кивнула, но остальное выразил ее взгляд, преисполненный немой муки.
– Я так и думал! – резко сказал Даниэль, не скрывая своего мрачного удовлетворения. – Но раз уж, исходя из ваших же слов, вы «свободная птица», то докажите мне это.
Им овладело какое-то демонстративное бешенство.
– Доказать? – Экла непонимающе округлила глаза. – Но что?!
– Доказать, что вы свободны. Что вас не сдерживают эти засовы, что вы вольны уйти, когда только пожелаете.
– Я… не знаю, – она замялась. – Быть может, в другой раз…
– Нет. Если вы не солгали, то мы вместе сейчас выйдем в эти ворота, и вы проводите меня до машины.
И он потащил ее к выходу, где у проходной маячила фигура охранника. Экла побледнела, попыталась вырваться, но быстро сдалась. Они уже почти достигли ворот, как дорогу им преградил представитель службы безопасности. Досадуя, Даниэль попытался пробиться грудью, но тут же получил недвусмысленный отпор.
– Что это значит?! – побагровев, вскричал он. – Я буду жаловаться!
На физиономии охранника возникла тупая ухмылка.
– Жалуйтесь. У нас распоряжение не выпускать пациентов без специального разрешения.
– Что? – до сознания Даниэля туго доходил смысл слов. Слепая ярость душила его. – Леди проводит меня до автомобиля и сразу вернется. Это никак не повредит…
– Необходимо письменное разрешение доктора, заверенное печатью, – выдрессированным попугаем заладил тот.
– Так пойдите к доктору и возьмите его! – вне себя вскричал Даниэль, поворачиваясь к Экле. Она смотрела на него широко раскрытыми, беспомощными глазами.
– Бэкарт ничего мне не даст. Всё решают мои опекуны…- смиренно опустив голову, призналась она. – Но прошу вас, господин Гинсбет, не пытайтесь уговорить Лилу или… ее отца. Зачем? Что я стану делать с собой, если вдруг выйду отсюда? Мне уже всё равно.
– Здесь вы погибните, – не без внутреннего содрогания возразил он.
Она рассмеялась глухим, безжизненным смехом, который будто доносился из-под земли.
– Вы так уверены, мой милый, что та же участь минует меня на воле? О, там я погибну скорее.
– Вы заблуждаетесь.
– По-моему, заблуждаетесь как раз вы…
– Оставим пока эту тему. Только помните, очень вас прошу: вы не одиноки!
Ответом ему послужил недоверчивый взгляд. Ее большие светлые глаза с легким прищуром говорили: «Нет, мой милый. Лично ты забудешь о моем существовании сразу, как только переступишь порог…» Однако слишком уперт был Даниэль, чтобы быстро сдаться. Он оставил без внимания укоряющий взгляд Эклы и крепко, с обещанием пожал ее слабую ладонь.
– Не приходите больше сюда. Так будет лучше, – чуть слышно прошептала она.
* * *
На протяжении всего пути к Курдзону беллетрист Рэй Гинсбет, или никому неизвестный Даниэль Элинт, сосредоточенно смотрел в окно, ни на минуту не переменив окаменелой позы. Автомобиль устало петлял, оставляя после себя облако пыли, которое, покружив в воздухе, плавно опускалось к земле.
А в парке лечебницы было прохладно даже в такую жару. Там, словно в оранжерее, поддерживали одну и ту же благоприятную атмосферу для чахлых, зашуганных созданий. Подобные условия не годились для энергичной Эклы с ее звучным голосом, пламенным взглядом и бурным выражением чувств! Даниэль с трудом представлял, как ей удалось следовать распорядку клиники столь долгое время, ведь, судя по их последней встрече, госпожа Суаль мало изменилась! Уголки губ Даниэля дрогнули и поползли вверх, когда он вспомнил рассказ Эклы об одной пациентке, которая в нервном припадке опрокинула на голову сестры поднос с едой, после чего принялась выть и лупить железной миской по стенам. Экла говорила об этом ужасе с улыбкой и даже с неким азартом, как будто имела в виду проделки детей. К своим товарищам по несчастью она относилась с сочувствием и добротой, а те благоговели перед ее выдержкой и авторитетом. Экла разительно отличалась от других пациенток лечебницы – ее с натяжкой можно было назвать больной…
34
Гинсбет спокойно расплатился с шофером, спокойно вошел в вестибюль гостиницы, спокойно поднялся на свой этаж, но только за ним закрылась дверь его номера, как он скривился и зарыдал, припав к холодной двери, пахнущей лаком.
– Прости меня! Прости! – всхлипывал он, перебирая руками по деревянной поверхности, точно лаская драгоценное тело любимой. Он долго предавался страданиям – с упоением, подобно пьянице, который во хмелю толкает себя на сладкие совестливые муки…
Через два часа Гинсбет как ни в чем не бывало подходил к дому Олсенов. Однако трудно провести любящее сердце: с первого взгляда Лилу отметила «неважный» вид жениха, на что Рэй ответил какой-то расхожей фразой.
Он проследовал в сумрачную гостиную, по стенам которой скользили печальные отблески уходящего дня.
– Ты точно в порядке? – спросила вошедшая следом Лилу.
«Откройся ей!» – шепнул внутренний голос, но Даниэль не хотел делать преждевременных открытий. Притворство отчасти возвеличивало его в собственных глазах…
В тот день Гинсбет особо важничал, восседал в монарших позах и порой даже дерзко отмалчивался в ответ на заботливые вопросы Лилу. Из желанной и незаменимой эта девушка превратилась для него в слабоумное инфантильное существо, неспособное принимать самостоятельных решений.
А ни в чем неповинная барышня всё больше грустнела; когда явился отец, она усилием воли вызвала на свое лицо мученическое подобие улыбки.
Ричард Олсен выглядел озабоченным. Он быстро вошел, быстро стрельнул глазами, задержал взгляд на госте и… нахмурился, словно вспомнил о чем-то неприятном.
– Ба, господин Гинсбет! – процедил сквозь зубы он и пожал протянутую руку. – Я слышал, вы вновь посетили мою жену… О-о! Вы удивлены моей осведомленностью? Значит, я сейчас сболтнул что-то лишнее… Поясню: доктор Бэкарт обязан докладывать мне обо всех посетителях. Информировать меня – его прямая обязанность.