Подобно любящему родителю, готовому выполнить любой каприз своего чада, он хотел, чтобы Экла как можно скорее стала прежней. Она мучилась, и он мучился вместе с ней. В один из таких критических моментов Даниэль подумал, что, в сущности, не сделает ничего дурного, если согласится с желанием Эклы. Он поможет ей, вернет радость жизни… Чего добился Олсен, борясь с пристрастиями жены? Он ополчил ее против себя, а Даниэль не очень-то хотел оказаться на его месте.
И Даниэль принял решение. Скрипя сердце он исполнил то, о чем его просили… Сознательность честного гражданина трепетала. Еще недавно такой поступок был невозможен для него… Уже возвращаясь в гостиницу, Даниэль рассеянно вспоминал человека, с которым ему довелось познакомиться – приятеля некой Колти, которая, как и Экла, переступила черту дозволенного. Госпожа Суаль дала Даниэлю адрес, и он пошел туда, отключив все мысли, способные вызвать давление совести, ожидая встречи с кем-то порочным и вульгарным. Вопреки всему по названному адресу в бедной, полуподвальной квартире он застал очень молодого юношу с рано постаревшей душой. Это был жалкий, скверно одетый человек, ровесник Лилу; привязанность к больной женщине толкала его на преступление. Он сам часто недоедал, пребывал в лишениях, но всегда вовремя доставал для Колти сладкий яд.
Поначалу он отказывался назвать свое имя, но позднее сделал это, убедившись в великодушии визитера. Нэвел был угрюмым, неразговорчивым, глубоко ушедшим в себя человеком. Его действия носили печать фанатичного самоотречения. Наверное, он сам уже не помнил, когда и как это началось, зачем и почему он поступает так, а не иначе…
Искренне сочувствуя своему товарищу по несчастью, Даниэль не удержался и задал вопрос, который сильно его мучил: неужели Нэвел не понимает, что делает, идя на поводу у больной? Он сам сейчас делал то же самое, однако собственный поступок до сих пор казался ему недоразумением.
И Нэвел ответил, глянув на собеседника тяжелым, бесчувственным взглядом:
– Я всё понимаю. Только у Бэкарта ее всё равно не вылечат…
38
По возвращении Даниэль удостоверился в том, что за время его отсутствия Экла не сомкнула глаз. Она поджидала его и когда он вошел, бросилась ему навстречу – увы, не с целью объятий. Она требовательно протянула ладонь, куда он вложил маленький стеклянный флакончик с белым порошком, похожим на пудру. Затаив дыхание, Даниэль отвернулся…
Уже будучи Гинсбетом, он знавал людей, нюхающих кокаин, но сам никогда не поддавался на провокации. Подумать только! Экла, его первая любовь, лучшая из женщин – теперь среди числа недостойных, чью слабость он некогда высмеивал и презирал… Но что испытывали они, какого блаженства достигали, что в забытье легко отвергали реальный мир?
…За спиной происходила какая-то возня, от которой по спине бежали мурашки. Когда наконец он повернулся, метаморфоза уже свершилась. Щеки женщины порозовели, плечи расправились, глаза заблестели. Узы напряжения спали, и вся она разом подобрела, вновь стала чуткой и ласковой.
– Спасибо…- Экла одарила Даниэля лучшей из своих улыбок, а он не знал, радоваться ему или рыдать. Казалось, Экла вовсе не помнила, какой была минуту назад!
Даниэль прошел в другую комнату, сел за стол, положил голову на руки и задумался. Он не помнил, сколько времени просидел так, не шелохнувшись. Его вывело из оцепенения нежное прикосновение. Экла, склонившаяся над ним, выглядела чудесно преображенной. Она была прекрасна даже с сединой в волосах, и он восторженно привстал ей навстречу.
– Дэни, милый мой, славный! Как я скучала!.. Это чудо, что ты здесь, со мной! Что ты не забыл меня!.. Иди же ко мне, люби меня! Люби как прежде!..
И всё встало на свои места. Он обнимал ее, а она ответно тянулась к нему с тоскующей страстью. И оба рыдали, и слезы их, смешиваясь в поцелуях, застывали на разгоряченной коже, и губы горели от ненасытных ласк. Казалось, так будет всегда, и воссиявшее солнце больше не померкнет…
Потом стало хуже. Спустя два дня Экла слегла, опустошенная, безразличная, иссушенная наркотическим ядом. Всё случилось так быстро, что Даниэль еще не успел прийти в себя. Поняв, что ситуация ему неподвластна, он вызвал гостиничного врача. Думать о сохранении тайны не приходилось… Явился сгорбленный седой старичок, который без лишних слов проскользнул к больной и плотно затворил за собой двери.
Даниэль отчаялся ждать и уже хотел постучать, как доктор сам вышел ему навстречу.
– Даниэль, могу я и теперь называть вас так?
Он вздрогнул и внимательно посмотрел на человека. Не может быть! Это же…
– Сормс? Вы?
– Да, это я, – ответил постаревший, осунувшийся доктор. – Я давно живу здесь. В гостинице работать спокойнее, чем в больнице, а мой почтенный возраст требует именно покоя.
Даниэль молчал, сраженный очередным поразительным совпадением.
– В провинции я имел хорошую практику и даже заручился уважением местного населения, но… Вы не знаете, что я покинул деревню и продал свой дом немного погодя после вашего отъезда. Когда этот горлопан Роб Пэмбертон вынес правду о госпоже Суаль, когда обличил ее и вас перед всем честным народом, я сперва принял его слова за вымысел. Зная Эклу, я не поверил, что она… могла так поступить с мужем и дочерью… Роберт на каждом углу похвалялся ловкостью своего ума, а я не сдержался. Я отсчитал его при всех, а затем собрался и уехал. Уехал вслед за вами, но нам суждено было разминуться. Ваш след затерялся, а госпожа Суаль… В течение многих лет я ненавязчиво отслеживал ее судьбу. Однажды я даже говорил с ее мужем о… вас, Даниэль.
– Зачем? – изумился тот.
– Чтобы спасти Эклу. Я чувствовал, что именно вы способны вытащить ее из грязи, вернуть ей человеческий облик. Господин Олсен прогнал меня. С тех пор я не сую нос в чужие дела. Поверьте, я искренне хотел помочь вам; и вы, и эта женщина шибко запали мне в душу… Может, не будь господин Олсен так упрям, общими силами мы бы вовремя разыскали вас. Но он занимал странную позицию: позволяя жене встречаться с другими мужчинами, он приходил в ярость, стоило упомянуть ваше имя. Других она не любила – он это знал, – а вас… Поэтому-то он всячески препятствовал вашим отношениям. Он мстил.
Когда Сормс закончил свой рассказ, Даниэль имел одно желание – поскорее успокоиться, узнав, что с Эклой не случилось ничего серьезного. Но тот, угадав его мысли, сказал глухо, с судорогой в горле:
– Мне жаль, Даниэль, но дело плохо. Слишком долго госпожа Суаль вела аморальный образ жизни. За всё нужно платить.
Беспомощное, слезливое выражение лица Даниэля указывало на его желание воспротивиться действительному положению вещей. Нет, нет, тысячу раз нет! Он не заметил, как произнес это вслух.
– Вам тяжело, но вы выполнили свой долг – вернулись. – Сормс ободряюще похлопал его по плечу. – Она благодарна вам за это. Я вижу, что вы возмужали, вы стали мужчиной, который не боится взглянуть правде в глаза. Поверьте, сейчас самое время.
Всхлипывая, Даниэль поднял покрасневшее лицо еще с недоверием, но уже готовый смириться.
– Неужели…
– Она уже немолода, – решительно прервал его Сормс. – Она в том возрасте, когда бороться с недугом труднее. При грамотном и своевременном подходе ее можно было вылечить, но она долго игнорировала свое здоровье. Употребление наркотиков и спиртного способствовало прогрессированию болезни. Увы, слишком поздно!
– Тогда… не говорите ей, ладно? Ей лучше не знать.
– Она знает! Она знает это лучше нас! – только и воскликнул старик. Он еще немного постоял подле поверженного горем человека, желая перед уходом напоследок убедиться в его способности здраво мыслить, а потом сказал:
– Позже я зайду к вам. Госпожу Суаль лучше перевезти в более спокойное место. Она, уж простите, всё рассказала мне про побег. Я похлопочу, употреблю все свои связи, привлеку лучших докторов. Не падайте духом.