Считается, что одиночество непременно влечет за собой тоску и уныние. Это не так. Есть люди, которые созданы для того, чтобы без устали заглядывать в свой внутренний мир и беспрестанно наслаждаться им. Воспоминания для них становятся реальнее мира действительного. И вообще – с ними жить удобно, с воспоминаниями! Они не просто похожи на цветы, из которых твое израненное нелюбовью сердце или неудовлетворенное тщеславие могут сплести себе какой угодно венок, от самого нежного, из незабудок, до самого пышного, из роз или даже лавров. Они – те друзья, которые никогда не засиживаются в гостях, когда нам почему-то не хочется с ними общаться. Они не говорят лишнего, их всегда можно выпроводить вон, а самых назойливых и неприятных больше не приглашать.
Да-да, это только молодость не умеет управлять чувствами и памятью. Поживший, тем паче много поживший человек – отличный дрессировщик для обезумевшего стада, которое так и норовит примчаться из тьмы былого в твой светлый, тщательно охраняемый, спокойный мирок и возмутить его покой.
Вот только плохо, что с течением лет ты начинаешь забывать, что в прошлом существовало на самом деле, а что принадлежит лишь твоей фантазии…
Хотя разве это плохо? Себя-то ты не обидишь, ты станешь вспоминать лишь то, что тебе и в самом деле нужно помнить!
Любили тебя или только ты любила?..
А впрочем, это не суть важно.
В конце концов, подобно тому, как ветшают страницы книг, а вложенные меж ними засушенные цветы обращаются в тонкую, пронизанную легким ароматом пыль, от которой ты чихаешь, мысленно сама себе желая доброго здоровья (просто потому, что больше некому тебе его пожелать!), – воспоминаний остается у тебя совсем мало. Но те, что сохранились, ты бережно лелеешь в шкатулке памяти и порою достаешь их, смахиваешь с них пыль, протираешь мягкой тряпочкой…
Иногда по своей воле, иногда по прихоти других.
Воспоминания воскрешаются письмами. Некоторые хочется порвать, потому что они напоминают о каких-нибудь бытовых, мещанских гадостях, ну а другие – о, другие достойны самого нежного с ними обращения.
Вот как это письмо от сына дорогого, незабвенного Мицкевича… как бишь его звали? Ах да, Адам, ну конечно, Адам! И он вроде бы стихи писал, и Каролина писала что-то о любви…
Надо ответить его милому сыну Владиславу. Мальчику приятно будет узнать, что она бережно хранит сувениры от его отца. Сувениров, правда, никаких и в помине не осталось, но… вот эта вазочка, которая взялась у нее на столе бог весть откуда, и какое-нибудь кольцо… в память о давних возлюбленных принято хранить кольца!
Каролина вновь обмакнула в чернильницу перо и написала своим несколько неуверенным и самую капельку дрожащим, но проворным почерком:
«Третьего дня, 18 апреля, миновало шестьдесят лет с того дня, когда я последний раз видела того, кто набросал это письмо, кое я вам пересылаю, а он еще жив в моих мыслях. Передо мной его портрет, а на столе маленькая вазочка из жженой глины, подаренная мне им, на пальце я ношу кольцо, которое он мне подарил. Для меня он не переставал жить. Я люблю его сегодня, как любила в течение стольких лет разлуки. Он мой, как был им когда-то…»
Да, про вазочку очень миленько привралось. Колец много, пусть одно будет как бы от Мицкевича. А вот стихи – о, стихи ни с чем не перепутаешь. Они истинно о нем. Они сохраняют аромат вечности получше засушенных цветов, в них по-прежнему благоухает каждое слово, в них Каролина сама по-прежнему молода. И любима, о, как же она любима!
Она начала читать вслух, да бросила случайный взгляд в зеркало и осеклась. Покачала головой – это нелепо! Но потом закрыла глаза и все же дочитала, зная, что из зеркала на нее смотрит не унылая маска одинокой и забытой старости, а та пылкая девушка с «гениальным темпераментом», какой она была когда-то.