Три юных пажа покидали.
Навеки свой берег родной.
В глазах у них слезы блистали.
И горек был ветер морской.
– Люблю белокурые косы! –
Так первый, рыдая, сказал. –
Уйду в глубину под утесы.
Где блещет бушующий вал.
Забыть белокурые косы! –
Так первый, рыдая, сказал.
Промолвил второй без волненья:
– Я ненависть в сердце таю.
И буду я жить для отмщенья.
И черные очи сгублю!
Но третий любил королеву.
И молча пошел умирать.
Не мог он ни ласке, ни гневу.
Любимое имя предать.
Кто любит свою королеву.
Тот молча идет умирать!
Вертинский пел про трех пажей, а Гришин-Алмазов молча смотрел на Тэффи, как если бы она была этой королевой, а он собирался молча умирать!
Не собирался, но…
Спустя много дней она узнает, почему и куда пропал сероглазый красавец, храбрец, тонняга (бытовало в Одессе такое словцо, обозначавшее щеголеватого офицера, который бравировал своей храбростью) Гришин-Алмазов. В последние дни отступления он срочно вышел в море, увозя бумаги врангелевского правительства, однако его шхуна «Лейла» была перехвачена красным кораблем, и Гришин-Алмазов пустил себе пулю в висок, перевесившись через борт над синей волной, в которую через миг канул без следа…
А в тот рождественский вечер, когда все еще были живы, они болтали, играли в слова, совершенно как в рассказе Тэффи «Взамен политики», герой которого, гимназист, задавал дурацкие вопросы: «Отчего кот-лета, а не кошка-зима? Почему гимн-азия, а не гимн-африка? Отчего бело-курый, а не черно-петухатый?..»
Бунин спросил:
– Так все-таки, отчего кот-лета, а не кошка-зима?
И посыпалось:
– А отчего Толст-ой, а не Толст-ой-ёй-ёй?! Почему прима-донна, а не секунд-девица?..
И тому подобное. Здесь все были мастера забавляться словами!
Приезжали в «Лондонскую» к Тэффи и гости, ее сердцу особенно дорогие – настолько, что некогда она посвящала им стихи и дарила памятные перстни с редкостными камнями. Она вообще очень любила камни! Изучала их, собирала легенды, с ними связанные. И им тоже (а не только мужчинам!) посвящала стихи:
Я зажгу свою свечу!
Дрогнут тени подземелья.
Вспыхнут звенья ожерелья, –
Рады зыбкому лучу.
И проснутся семь огней.
Заколдованных камней!
Рдеет радостный Рубин:
Тайны темных утолений.
Без любви, без единений.
Открывает он один…
Ты, Рубин, гори, гори!
Двери тайны отвори!
Пышет искрами Топаз.
Пламя грешное раздует.
Защекочет, заколдует.
Злой ведун, звериный глаз…
Ты, Топаз, молчи, молчи!
Лей горячие лучи!
Тихо светит Аметист.
Бледных девственниц услада.
Мудрых схимников лампада.
Счастье тех, кто сердцем чист…
Аметист, свети! Свети!
Озаряй мои пути!
И бледнеет и горит.
Теша ум игрой запретной.
Обольстит двуцвет заветный.
Лживый сон – Александрит…
Ты, двуцвет, играй! Играй!
Все познай – и грех, и рай!
Васильком цветет Сафир.
Сказка фей, глазок павлиний.
Смех лазурный, ясный, синий.
Незабвенный, милый мир…
Ты, Сафир, цвети! Цвети!
Дай мне прежнее найти!
Меркнет, манит Изумруд:
Сладок яд зеленой чаши.
Глубже счастья, жизни краше.
Сон, в котором сны замрут…
Изумруд! Мани! Мани!
Вечно ложью обмани!
Светит благостный Алмаз.
Свет Христов во тьме библейской.
Чудо Каны Галилейской.
Некрушимый Адамас…
Светоч вечного веселья.
Он смыкает ожерелье!