«Утоли моя печали» с Лизхен фон Овербек у Зиночки, к несчастью — а может, и к счастью, — не получилось-таки. Все же никак не удавалось отрешиться от женской, именно женской природы!
А кстати… Женщины считали Зинаиду женщиной только с о-очень большой натяжкой! Может быть, из зависти к ее несравненной красоте? «Она, несомненно, искусственно выработала в себе две внешние черты: спокойствие и женственность. Внутри она не была спокойна. И она не была женщиной», — втыкает дамскую булавку Нина Берберова… к которой, между прочим, Зинаида Николаевна тоже была неравнодушна и которой писала письма, полные нежности…
Эти письма адресат оценит только лет через пятьдесят-шестьдесят, и к тому дню мы еще вернемся.
Но вот мнение мужчины. Звали его Алексей Кондратьев, и был он в ту пору двадцатисемилетним начинающим поэтом, который опубликовал в журнале «Новый путь», издававшемся П.П. Перцовым, несколько своих стихов. Они понравились Зинаиде Гиппиус, мнение которой в отборе материалов для публикации было решающим (Перцов пребывал перед ее умом и красотой в состоянии перманентного коленопреклонения).
По младости лет и недостатку жизненного опыта Кондратьев полагал, что степень культурности человека определяется по тому, как он обращается с книгой. И он не раз с ужасом наблюдал, как разрезают книгу женщины, носящие длинные волосы: они вынимают из своей прически шпильку и, просунув между страницами, раздирают их. Для Кондратьева это было совершенно недопустимым, мещанским поступком — ну, короче, женским. Истоки такого небрежного обращения с книгами он видел именно в сугубо дамской природе: «Женщины почти всегда видят в книгах соперниц себе, или стараются „убрать“ их куда-нибудь подальше, или же мнут и уродуют». И каково же было возмущение Кондратьева, когда он увидел однажды: божественная Зинаида вынула черепаховую шпильку из своих великолепных золотистых волос и стала «разрезать» ею новое издание!
Кондратьев не удержался и воскликнул:
— Женщина!!!
«Особа эта, претендовавшая тогда, чтобы ее считали чем-то вроде андрогины, — вспоминал он спустя много лет, — весьма обиделась на мое восклицание, и отношения наши потерпели с тех пор некоторое охлаждение…»
Да, существо, признающее свою принадлежность к слабому полу, вряд ли заявит безапелляционно: «Моя душа без нежности, а сердце — как игла!»
Зинаида считала себя в полном праве создавать новые модели человеческих отношений, догматы веры и даже церковные обряды. Ведь проблемы духа и религии всегда очень ее занимали. Именно ей принадлежала идея знаменитых Религиозно-философских собраний (1901–1903 годы), сыгравших значительную роль в русском религиозном возрождении начала XX века. На этих собраниях творческая интеллигенция вместе с представителями официальной церкви обсуждала вопросы веры. Гиппиус была одним из членов-учредителей и непременной участницей всех заседаний.
Но даже здесь она не могла перестать быть собой.
Так, на первое собрание она явилась в глухом черном, но… просвечивающем платье на нежно-розовой подкладке. Полное ощущение, что под кружевом ничего нет, кроме обнаженного тела! Присутствующие на собрании церковные иерархи смущались и стыдливо отводили глаза…
Среди посетителей оказались и молодые профессора Духовной академии. Один из них был «убит наповал» при первой же встрече с Зинаидой. А он для себя писал: «К нам в дом стали приходить священники, лавриты, профессора Духовной академии, и между ними два, молодые, чаще других. Из всех заметнее был Карташев, [2] умный, странноватый, говорливый на Собраниях… У меня мелькнула мысль: а ведь эти странные, некультурные и как будто жаждущие культуры люди — ведь они девственники! Они сохранили старое святое, не выбросили его на улицу, не променяли на несвятое — быть может, ожидая нового святого?»
Нет, все-таки не зря Зинаиду называли сатанессой! Ну, уж если нашла ты то, что так долго искала, — человека, который, по твоему мнению, может примирить плоть и душу мира, который может сделаться олицетворением «огненной и чистой любви», так радуйся ты этому! Нет, Зинаиде немедленно понадобилось подвергнуть бедолагу искушению…
Вообще эта тема — презреть искушение или поддаться ему — волновала Зинаиду всю жизнь. Она ведь и сама жила средь бесконечных, бесчисленных искушений вожделеющими ее мужскими телами, которые внушали ей жеманное отвращение.
У нее даже есть чудное стихотворение на эту тему — «Гризельда». Дьявол пытается соблазнить красавицу. Устояв перед его чарами, «вернейшая из жен», Гризельда, все же начинает сомневаться, а стоило ли противиться:
Но поздно, поздно. Соблазнитель не стал повторять сладостной попытки и исчез. Гризельда лишилась его. Упустила свое счастье…
А как поступит Карташев?
И вот однажды, провожая молодого профессора до порога, Зинаида поцеловала его.
Нет, не в щечку по-братски. И не в лоб (в лоб, как говорят, только покойников целуют). Поцеловала она его в губы…
Сначала Карташев испуганно попросил за него помолиться. Потом воскликнул:
— Я вас люблю!
«Он сказал вдруг три слова, поразившие меня, которых я не ждала и которые были удивительны в тот момент по красоте, по неуловимой согласованности с чем-то желанным и незабываемым», — восхищенно запишет Зинаида в дневнике.
Увы, опыт не удался. Гризельды из Карташева не получилось. Он поддался искушению, да еще как охотно! «Боже, как странно! Холодные, еще более дрожащие — и вдруг жадные губы. Бессильно жадные…»
И целоваться он, конечно, не умел, но учить его Зинаиде больше не хотелось…
Вот тут-то искуситель и послал нашей сатанессе новое, самое суровое для ее плоти и души испытание. Звалось оно Дмитрием Васильевичем Философовым.
Двоюродный брат и ближайший друг известного мецената Сергея Дягилева, он принадлежал к группе «Мир искусства», с которой у Зинаиды Николаевны и Дмитрия Сергеевича были давние дружеские связи.
Общеизвестно, что ни один молодой и красивый мужчина не мог находиться поблизости от Дягилева, чтобы Сергей Петрович немедленно не попытался либо соблазнить его, либо изнасиловать. Властный, нетерпимый и в то же время застенчивый (например, Дягилев стыдился своего полного белокожего тела и никогда не раздевался на пляже), он не тратил времени на ухаживание. Пригласив подававшего надежды юношу к себе в гостиницу, он сразу же обольщал его своими властными манерами, богатством и блестящими перспективами. Его обаяние и нажим были настолько сильны, что молодые люди просто не в силах были сопротивляться.
Никто из его любовников не испытывал к Дягилеву влечения. Мясин и Маркевич, по-видимому, были гетеросексуалами, Нижинский до знакомства с Дягилевым был любовником князя Львова, а Дягилева больше боялся, чем любил. Молодые люди не выдерживали искушения и отдавались ему ради карьеры. Работать и жить с ним было невероятно трудно. Он был груб, требователен, патологичски ревнив (Лифарь называл его «Отеллушка»).
Однако он давал своим любовникам не только положение и роли, а формировал их художественный вкус и раскрывал скрытые, неизвестные им самим таланты. И хотя спустя несколько лет эти отношения охладевали или заканчивались разрывом, молодые люди вспоминали Дягилева с глубокой признательностью. Любовь к красивым и талантливым юношам окрыляла Дягилева, а он, в свою очередь, одухотворял их и помогал творчески раскрыться.
Это никого не шокировало, потому что в начале XX века голубая и розовая любовь в кругах творческой элиты стала весьма модной.
2
З. Гиппиус пишет эту фамилию именно так, через