— Вы будете моим добрым ангелом.
Несмотря на явную фальшь его поведения, Адель не выдержала своей холодной позы. Охваченная неподдельным чувством, она заключила его в объятия и страстно стала осыпать поцелуями его лицо — ведь она давно любила его, соблазненная его молодостью и красотой. Долго сдерживаемая страсть прорвалась в ней. Совершенная ею сделка удовлетворяла все ее желания, которые так долго находились под спудом.
Три недели спустя Адель женила на себе Фердинанда Сурдиса. Он сдался не столько из расчета, сколько по необходимости, — он совершил целый ряд проступков и не знал, как ему выпутаться.
Запас красок и кистей они продали по соседству в писчебумажный магазинчик.
Госпожа Моран отнеслась совершенно равнодушно к свадьбе дочери — она давно привыкла к одиночеству. Молодая чета сейчас же после венчания уехала в Париж, увозя в сундуке «Прогулку».
Город был возмущен такой быстрой развязкой. Девицы Левек утверждали даже, что госпожа Сурдис поспешила в столицу, чтобы там разрешиться от бремени.
Госпожа Сурдис занялась устройством на новом месте. Поселились они на улице Дассас, в мастерской, широкие окна которой выходили в Люксембургский сад.
Так как они обладали весьма скромными средствами, Адель сотворила чудеса для того, чтобы устроиться с комфортом при самых минимальных затратах.
Ей хотелось удержать Фердинанда около себя, заставить его полюбить мастерскую.
Первое время жизнь вдвоем в огромном Париже была действительно очаровательна.
Зима кончилась. Начало марта было восхитительно. Как только Ренкен узнал о прибытии в Париж молодого художника и его жены, он поспешил к ним.
Брак Фердинанда и Адели не удивил его. Обычно он протестовал против браков между художниками, — по его мнению, это неизбежно кончалось плохо. Всегда получалось, что один из супругов сводил на нет другого. Фердинанд проглотит Адель, и это к лучшему, потому что юноше совершенно необходимы деньги. Уж лучше жениться на такой мало аппетитной девушке, чем терпеть голод и холод. Трудно преуспевать в живописи, питаясь в грошовых ресторанах.
Когда Ренкен пришел к ним, он увидел «Прогулку» в богатой раме на мольберте в центре мастерской.
— А! — весело закричал он. — Вы привезли с собой ваш шедевр!
Он уселся и снова стал расхваливать изысканность тона и остроумное своеобразие замысла. Потом он прямо-таки набросился на Фердинанда:
— Надеюсь, вы пошлете картину в Салон? Я вам ручаюсь за успех. Вы приехали как раз вовремя.
— Я советую ему то же самое, — вставила скромно Адель. — Но он колеблется, ему хотелось бы дебютировать более значительной, более завершенной вещью.
Тогда Ренкен вспылил. Юношеские произведения всегда благословенны. Быть может, никогда впредь Фердинанд не найдет такой свежести выражения, не проявит столько наивной дерзости, свойственной лишь начинающим. И нужно быть набитым дураком, чтобы не понимать этого.
Адель улыбалась этой горячности. Бесспорно, ее муж далеко пойдет, он напишет вещи куда более выдающиеся, но ее радовало, что Ренкен рассеивает странные сомнения, мучившие Фердинанда все последнее время.
Было решено завтра же отправить «Прогулку» в Салон. Срок для представления работ истекал через три дня. О том, что картину примут, не приходилось беспокоиться: ведь Ренкен был одним из членов жюри и пользовался там огромным авторитетом.
В Салоне «Прогулка» имела потрясающий успех. В течение шести недель толпа теснилась перед полотном. Такой молниеносный успех — нередкое явление в Париже. Случаю угодно было на этот раз увеличить успех Фердинанда из-за дискуссии, поднятой критиками.
Критиковали Фердинанда не слишком строго: одни критики придирались к тем именно деталям, которые другие защищали с особой горячностью. В результате «Прогулка» была признана совершенством, и администрация выставки тотчас же предложила за нее шесть тысяч франков.
На «Прогулке» лежал отпечаток оригинальности, столь необходимой для привлечения внимания пресыщенного вкуса, но оригинальность эта не была чрезмерной и не оскорбляла чувств умеренной публики. В общем, налицо было все, что требуется, — новизна и мастерство. Под влиянием столь счастливого равновесия пресса поторопилась провозгласить появление нового светила.
В то время как муж Адели был так блистательно принят и публикой и прессой, сама Адель, которая тоже выставила свои тонкие акварели, привезенные из Меркера, не получила никакого признания, — ее имя нигде не было упомянуто — ни в прессе, ни в разговорах. Но она не завидовала мужу, ее тщеславие художницы не было оскорблено, ее гордость была вполне удовлетворена успехами красавца мужа.