— Он не торговал тобой?
Услышав его вопрос, я снова повернулась к нему и покачала головой.
— Чудо, — пробормотал он.
— Ронни никому не позволял прикасаться ко мне.
— Ты ошибаешься.
Я моргнула.
— Что?
— Может, он и не хотел, чтобы твой рот обхватил член другого мужчины, но ему было на тебя насрать.
Мое горло сжалось, когда то, что он сказал, проникло внутрь, но я оттолкнула это, начав:
— Я…
— Абсолютно пох*й.
— Тай…
Он снова перебил меня:
— Дурь — это выбор слабаков, но это выбор. Девушки, которые сосут член и раздвигают ноги за наличные, не выбирают эту жизнь, дерьмовая жизнь выбирает их. Отчаяние. Любому мужчине, который этим зарабатывает на жизнь, насрать на женщин. На любых женщин.
— Это неправда. У него была я. Были мама и две сестры, которых он любил. Но он не видел иного будущего, — неубедительно защищалась я. — И он обещал мне, что позаботится о своих девочках.
— Он солгал.
Моя спина выпрямилась.
— Ты его не знаешь.
— Он солгал.
— Ты этого не знаешь, — огрызнулась я.
Он оторвался от изголовья кровати, и развернулся ко мне.
— Женщина, он продавал киски. У твоей киски есть цена?
Я закрыла глаза и отвернулась, давая ему ответ.
— Вот именно, — прошептал он.
Открыв глаза, я посмотрела на него и прошептала в ответ:
— Ему не было на меня насрать.
— Ему... было... насрать, — Уокер четко выговаривал каждое слово. — Единственная причина, по которой он не сделал из тебя шлюху, — это то, что он знал, что ты не согласишься. Представься ему малейшая гребаная возможность продать тебя, он бы это сделал. Так вот, у меня есть член, и я предполагаю, у него он тоже был, так что, учитывая, что у нас с ним есть что-то общее, скажу тебе, — принадлежи твоя киска мне, я бы не занимался продажей девочек, не то чтобы я бы вообще стал заниматься подобным дерьмом. Я бы не толкал наркоту и подавно не занимался бы этим дерьмом. Я бы лучше варил чертов кофе в какой-нибудь забегаловке, если бы это означало, что ты сможешь носить эти свои туфли на каблуках и чувствовать себя хорошо, спя в моей постели. Он этого не делал. А значит, ему было на тебя насрать.
Он пристально посмотрел мне в глаза, и я позволила ему это. Потом я вновь перевела взгляд на игру. И тут произошло чудо, и оно заключалось в том, что я не была раздавлена тяжестью полного понимания того, что я никогда, никогда не позволяла себе понять, что Ронни Родригес был сутенером, дилером, неудачником, эгоистом, морально пустым человеком и просто глупцом. Возможно, в начале он любил меня, но в ту минуту, когда решил забить на свое будущее, облажавшись в Индиане, он перестал любить меня или кого-то еще, а я слепо любила его и так сильно хотела принадлежать чему-то, кому-то, что никак не могла его отпустить.
— Я идиотка, — прошептала я игре.
— Ты человек, — сказал Уокер твердым голосом, и я оглянулась на него, видя, что он вновь откинулся на спинку кровати.
Я склонила голову набок.
— Значит, никакого сочувствия к Ронни за то, что он принимает хреновые решения, но я — просто человек?
— Ты его любила и не хотела от него отказываться. В этом нет ничего плохого. Он тебя не любил и не волновался ни о ком, кроме себя. Вот это неправильно.
Я отрицательно покачала головой.
— Не сходится, Тай.
— О, нет. Все сходится, — ответил он. — Кажется, я объяснил, что у меня есть член. Кажется, я сказал, что сделал бы, будь твоя киска моей. Если бы я налажал, а ты не сдавалась, клянусь Богом, я был бы тем мужчиной, кто вытащил бы голову из задницы и заслужил твою преданность. Он этого не сделал и, что хуже всего, бросил тебя на растерзание волкам. Но то, как ты отдавала свою преданность, — не плохо.
— Глупо.
— А ты знаешь, когда в любви наступает предел? — спросил он, и я почувствовала, как сдавило грудь, когда тяжесть вопроса обрушилась на меня.
— Нет, — прошептала я.
— Именно. Нет. И никто не знает. Ни ты. Уж точно не я. Никто. Ты его любила, верила в него, беспокоилась из-за него, а он не принял удар на себя, на следующий день он мог бы вытащить голову из задницы и сделать все правильно. Ты держалась за веру. В этом нет ничего плохого, за исключением того, что он так и не взял себя в руки, начав действовать как настоящий мужчина, и это уже на его совести, а не на твоей.
Настала моя очередь пристально на него посмотреть, пока я пыталась свыкнуться с мыслью, насколько мудрым он оказался.
Затем я сказала: