Клюев вернулся к двери и залепил глазок слюной. Хрен Моржовый получил приказ войти в Бетонку только в случае начала Атомной войны. Поэтому он вознегодовал за дверями, не смея открыть дверь.
Солдатик присел перед бомжем на корточки, и интимным шепотом спросил:
— Ты был в Тайной Комнате?
— Да… — Леденящий страх сковал суставы и эмоции Профессора. Клюев крякнул и дал сокамернику пощечину. Это помогло, — бомжеский испуг исчез, а дезертир озвучил чарующий план:
— Профессор! Отодвинь задницу от стены. Я достану из-за батареи револьвер системы «Кольт». Потом ты стучишь в дверь с криком: «Братва! Началась Атомная война!». Заходит Хрен Моржовый, я его убиваю выстрелом в глаз, и мы валим в пампасы.
— Привет-привет, мой юный гусь! Я одиночества боюсь! — от души поржал Профессор. Однако под укоризненным Клюевским взглядом зад от радиатора он всё-таки отодвинул.
Валера пошарил за батареей и вытащил из-за неё револьвер «Кольт». В барабанном гнезде желтел один боевой патрон.
Профессор впал в шок. Шок не помешал извиниться за недоверие, выраженное в грубой циничной форме.
28. Свинук и Свинятин
Где-то за храмом слышался пружинистый стук топора о дерево. Михал Михалыч услышал звуки, как только вылез из своего лимузина с помощью Ливера. Босс и его охранник прошли в храмовую калитку, обогнули здание церкви и очутились в глубине двора. Там Мафия увидела широкоплечую, косматую и длиннобородую личность мужеского рода, с ясными очами. Голую до пояса — грудь и живот покрывали густые заросли волос с капельками пота.
Амбарыч воткнул топор в чурку, разогнул спинушку, очи лучились васильковым благодушием:
— Здравствуйте, люди!
Михал Михалыч сделал Ливеру удерживающий Жест, а сам выступил вперед:
— Ты — Амбарыч?
— Я — Амбарыч, мил человек.
— Бери ключи и отпирай храм! Там висит моя доска, я её забираю!
— Вы — грабители? — церковный сторож не очень охотно похрустел силушкой.
— Нет! Грабители грабят. А я намерен забрать то, что моё.
Служка недовольно закряхтел:
— Намедни отец Серафим имел со мной долгую беседу. Назвал меня мракобесом и инквизитором. Если я вам набью сейчас мордени, то батюшка может не по-децки осерчать. Но… я ж не виноват, что богохульники сами ко мне липнут!
— Амбарыч! Открывай храм или потеряешь половое яйцо!
Сторож, не торопясь, надел кафтан и засучил рукава. Михал Михалыч сделал Ливеру приглашающий Жест. Мордоворот встал в боксёрскую стойку. А Амбарыч, изловчившись, схватил его двумя руками за ноги — как дубину, и с размаху ударил этой «дубиной» Михал Михалыча. Опытный главарь Мафии успел присесть, и Ливер ударил воздух, а потом Им стукнули о землю.
Сторож отряхнул по-мужицки руки, в упор глянул. Обычно после демонстрации силы наступала сила демонстрации: ещё не поверженный противник убегал. Только с Михал Михалычем это обломилось — он выдернул из кармана револьвер:
— Ты откроешь храм, Амбарыч! Или отстрелю тебе половое яйцо!
Сторож испугался и зажал промежность обеими руками. Вдруг за спиной Шефа прозвучала просьба:
— Эй, чувак, брось пушку! В противном случае стреляю на счёт «два». Раз!
Босс медленно бросил револьвер на землю и быстро поднял руки вверх.
— Поверни морду к нам!
Михал Михалыч развернулся задом к Амбарычу. Встревоженным глазам мафиози предстали двое полицейских парней в штатских бушлатах: помоложе и постарше.
Старший держал табельный пистолет, а у младшего в руке был пластиковый Пакет — вроде тех, с которыми студенты ходят на занятия, таская в них учебники и тетрадки. Пакет отливал бирюзовым фиолетом и брякал железом при каждом движении.
— А, Свинук! — поморщился главарь Мафии.
— Михал Михалыч! — радостно воскликнул полицейский с пистолетом. — То-то, смотрю, тачка у ограды знакомая. Теперь не отвертишься!
— И что ты мне, Свинук, можешь припаять?
— Незаконное ношение оружия, угрозу убийством… И это только начало твоих, уголовно наказуемых, деяний.
Парень с Пакетом прибрал револьвер мафиози и дерзко крикнул:
— Глотай воздух свободы, Михал Михалыч! Вряд ли в обозримые двадцать лет ты им будешь дышать!
— Ты кто такой!? — встал в позу криминальный шеф.
— Он — мой напарник по фамилии Свинятин, — просветил полицейский с оружием.
— Родственнички, твою мать! Вся ментура — родственнички… — укоризненно проворчал Михал Михалыч.