Плюнув таким образом в душу Фельдману, Андрощук выпил еще одну «граммульку», которая оказалась роковой: он заснул мертвецким сном на табурете у стойки.
Полковник Агафонов, которому доложили о таинственном исчезновении прапорщика Андрощука, послал по барам наряд патруля, налетевший на надпись «закрыто» — Дементьев, потеряв собеседника и не предвидя других посетителей, решил устроить себе выходной. Часа через три он собирался вернуться и посмотреть, не пришел ли в себя Андрощук, удобно размещенный на раскладушке в подсобке, где сам Дементьев ночевал порой, когда тащиться домой ему было лень.
Эта церковь называлась в обиходе «Святой Себастьян на скалах». Она действительно стояла на скалах, венчая невысокую горку. У подножия этой горки дорога троилась: одна трасса вела в близкую Качу, другая сворачивала к Бахчисараю, третья следовала береговой линии — до станицы Николаевской.
Верещагин не поехал ни по первой, ни по второй, ни по третьей. Он свернул на узкую двухполоску, которая двумя изгибами поднималась к храму.
— Я думала, мы поедем в магистрат, — робко сказала Тамара.
— В церкви брак зарегистрирует сам отец Андрей. Я договорился.
Он припарковал машину на небольшой площадке между церковной оградой и старым серым «турбосуздалем» — наверное, священника.
— Я не это имела в виду, — сказала Тамара. — Я думала, мы говорили о гражданском браке.
— Мы говорили о браке. Тэмми, что тебя смущает? Что это католический храм? Ну прости меня — я никого из православных священников не знаю настолько коротко, чтобы договориться о венчании за полчаса. Ты ведь ни о чем меня не спросила. Или ты не подозревала, что два года встречаешься с католиком?
— Да перестань, я вовсе не об этом…
— А о чем? — Он вышел из машины. — Тэмми, времени очень мало…
Тамара посмотрела ему в глаза, потом сама вышла из машины.
— Исповедь и причастие, так? — спросила она. — Тебе нужно исповедоваться и причаститься. А исповедуясь, ты будешь называть то, что между нами было, «грехом» и «блудом».
— Я буду называть вещи своими именами. Я с самого начала хотел называть это браком, но что было, то было — ничего не изменишь. Что с тобой? Ты ведь согласилась быть мне женой — пойдем!
Тамара сама не знала, что с ней. Воздух был напоен угрозой, хотя ожидание наконец-то разрешилось: Остров занимали советские войска. Что происходит с армией — неизвестно. Что будет с ними — неизвестно. И вдруг — Арт требует от нее обязательства. Неразрывного, на всю жизнь. Все два года он зудел о свадьбе, и все два года она боялась этого слова, потому что для него, опоздавшего родиться самое меньшее на сотню лет, это слово означало — навсегда, как смерть. Тамару дергало при мысли о том, что она будет на всю жизнь приговорена к одному мужчине. Пусть даже к такому славному.
— На что ты решился, Арт? — спросила она. — Что ты будешь делать? Брак, исповедь и причастие — ты что, помирать собрался?
Верещагин усмехнулся:
— Первое, что слышит новичок в армии — «Вы что, собираетесь жить вечно?» Я не исключаю никакой возможности, Тэмми.
Она скривила губы, сама не зная почему.
— Боишься попасть в ад? Твой Боженька не простит тебя за то, что ты меня любил без его разрешения?
Он сжал губы, отвернул лицо к морю, вдыхая горьковатый ветер. Тамара видела, что ему больно, но ничего не могла с собой поделать — ей тоже было больно! Столько времени — и вдруг выясняется, что для него все это было грязью. Почему он молчал об этом вчера, когда трахал ее в «Шератоне»? Лицемер…
— Я не пойму, что с тобой, — почти жалобно сказал он. — Объясни мне, прошу тебя.
— Что со мной? То, что ты черт знает что себе напридумал и ведешь себя как последний кретин — вот, что со мной! Тебе вчера проболтались о вторжении и ты вообразил себя чуть ли не мучеником, решил доделать все свои дела и отправляться умирать с чистой совестью. Проснись, Арт — это не двадцатый год, никто не будет нас убивать! Может быть, ты прав и нам не дадут остаться в армии — но кто сказал, что нам не дадут жить?
— Тэм, я два года проедал тебе голову тем, что хочу взять тебя в жены. Вчера ты дала мне согласие. Сегодня ты почему-то взялась упираться. Это я должен спрашивать: что за муха тебя укусила?
— То, что было между нами — это не грех! И не грязь! Я тебя любила и люблю, и мне плевать, что думают по этому поводу Курия и лично Папа Римский.
— Если это любовь — то почему ты не можешь засвидетельствовать ее перед алтарем, здесь и сейчас?
— Потому что знаю тебя как облупленного! Знаю, как ты к этому отнесешься — тебе же в детстве вбили в голову, что брак — это на всю жизнь, что жена да убоится мужа… Скажи, неужели ты чувствуешь себя таким никчемным, что тебе нужна женщина, которая тебя боится?
— Там же сказано, что муж должен возлюбить жену, как Христос Церковь, и отдать себя за нее. Скажи, неужели тебе нужен мужчина, не готовый отдать себя за тебя?
— Да. Я свободный человек, и мне не нужны никакие жертвы ради меня. Ни от кого.
— Что же ты имела в виду, когда соглашалась выйти за меня замуж?
— Нормальный гражданский брак, без этих ваших католических прибабахов! Союз двух свободных и независимых людей.
Верещагин немного покусал губы, а потом спросил:
— С каких это пор, вступая в какой-либо союз, можно остаться независимым? Если кто-то заключает союз, желая остаться независимым, это значит… — Он посмотрел на дорогу, откуда уже давно доносился звучный рокот моторов и траков: в Бахчисарай следовала какая-то парашютно-десантная часть. — Это значит, он собирается предать, — тихо, но твердо закончил Арт.
— Послушай, милый, не строй из себя тургеневскую девушку и не кидайся красивыми словами. Если твоя свобода тебе не дорога — это твое дело, но я не собираюсь давать тебе возможностей для морального шантажа. Я не хочу ручаться за себя на всю жизнь, а потом терзаться комплексом вины из-за того, что ты подашься в монахи.
— Иными словами, ты намерена изменить мне, едва отыщется более достойная кандидатура, и заключить брак уже с ним. А если и после него подыщется более достойный — то с ним. И da capo[8]. Каждый раз заключая в магистрате новый союз свободных и независимых людей.
— Арт, не говори гадостей! Почему ты все доводишь до абсурда? Ты два года понимал, что между нами грех — и с эрекцией тем не менее все у тебя было нормально. Скажи, что изменится в принципе, если мы заключим гражданский брак?
— Ничего. Тэмми, ты два года не хотела брать на себя никаких обязательств из страха, что семейная жизнь разрушит твою армейскую карьеру. Вот — твоя армейская карьера разрушена. А ты как будто до сих пор думаешь, что можно быть немножко беременной: любить, но с оглядкой по сторонам. Да, два года я уступал тебе. Я был слаб. Но сейчас быть слабым — слишком большая роскошь для меня. Я нужен себе весь, целиком, я не могу оторвать для тебя ни кусочка — только предложить себя всего. Ни больше ни меньше. Если ты не готова принять меня всего здесь, перед Богом — значит, ты ничего не получишь.
— Ну хорошо, — устало сказала она. — В таком случае… Пошел ты знаешь куда, святоша!
— Я пойду туда, — Артем показал на двери храма. — Один или с тобой. Понимаешь, есть черта, за которой компромисс невозможен. И мы к ней подошли.
— Двигай, — сказала Тамара, еле сдерживая злые слезы.
— Не мучай себя и меня. Пойдем. — Он протянул руку.
Она сорвала с пальца кольцо и сунула ему в ладонь.
— Розарий в бардачке не забыл? — Ей хотелось подыскать слова пообидней и позлей, а они все не шли на ум. — Будешь целовать пять ран Иисуса — поцелуй одну и за меня.
— Тэмми, я никогда не бил женщин и не собираюсь начинать с тебя.
— Рыцари, которыми ты так восхищаешься, женщин бить не стеснялись. Давай, чего уж там. Будь наконец-то искренним, покажи на деле, чего стоит твоя любовь. Господи, да ты же все время смотрел на меня как на половую тряпку — чем я думала, когда связалась с тобой? Тебе на меня наплевать, лишь бы душенька была чиста.