Через какое-то время его разбудил Кузьмук.
— Что, уже? — прохрипел Огилви.
— Никак нет, сэр! — ответил Кузьмук. — Там пришли ротмистр Кретов и ротмистр Белоярцев…
— Ну? — Подполковник приподнялся на локтях. — Гони их.
— Ваше благородие! — Белоярцев оттер денщика в сторону. — Извольте встать и выслушать! Только что советским истребителем был сбит вертолет полковника Чернока…
Три секунды понадобилось Огилви, чтобы вникнуть в смысл сообщения.
— Полный сбор, — наконец сказал он. — Все. Буду через пять минут.
В реальном времени все вышло несколько иначе, но в конечном счете весь полк был выстроен на плацу, а подполковник стоял перед строем, слегка раскачиваясь с пятки на носок и похлопывая по бедру танковым шлемом. На его рыжую шевелюру падали прямые лучи полуденного солнца, а синие глаза горели, как две ультрафиолетовые лампочки.
Опять же неизвестно доподлинно, что именно сказал своим орлам подполковник Огилви. Но после его речи ни у кого и мысли не возникло оспорить команду «По машинам!». Через полчаса в расположении полка было пусто. Танковая колонна в сопровождении обеспечивающих машин двигалась в район сосредоточения. На головном танке, свесив ноги в люк, сидел подполковник Огилви, в руке была фляжка с «Лэфройг». Подполковник мучительно размышлял, что же ему делать дальше. Все больше и больше собственная затея представлялась ему безумием, и только природное ирландско-хохлацкое упрямство мешало признать поражение.
Наконец он решил действовать по принципу «ввяжемся, а там видно будет». «Встанем в поле лагерем и подождем, явится ли кто-нибудь по нашу душу. Пошлем разведку в Курман-Кемельчи и Джанкой». Подполковник принял решение и запил его глотком виски. Все-таки он был пьяница, этот крымский танкист.
Командир 217-го парашютно-десантного полка 104-й гвардейской воздушно-десантной дивизии тоже был наполовину украинцем, тоже подполковником и тоже пьяницей. Бывают в жизни совпадения.
На службу иные люди кладут жизнь. Подполковник Романенко положил на службу все, что мог, с прибором и без. В тот момент, когда подполковник Огилви выводил свой полк в район сосредоточения, подполковник Романенко принимал хлеб-соль от городского головы Курман-Кемельчи. Осушив стопарик чистой, как детские слезы, водки, Романенко выдохнул, занюхал кусочком каравая и произнес знаменитое «Русские после первой не закусывают».
Хотя нет — он это делал в тот момент, когда Огилви еще валялся на кровати. Когда крымский танкист уводил свой полк, торжественный банкет в ресторане «Таврида» был в самом разгаре, и подполковник Романенко возглашал тост в честь воссоединения русского народа. Тост был встречен общим ликованием караимов, составлявших большинство жителей Курман-Кемельчи (правда, ликование слегка потускнело после приказа Романенко снять со здания мэрии «эти тряпки» (вымпел с караимским гербом и русский трехцветный флаг), подняв вместо них красное знамя. За красное знамя выпили отдельно.
Солдатам и офицерам 1-го отдельного бронемобильного батальона и 1-го противотанкового дивизиона Алексеевской дивизии ни выпить, ни закусить не предлагали. Приняв у них сдачу, их заперли на хоздворе, который наскоро обнесли колючей проволокой и оставили там под охраной роты капитана Суровцева. Жители Курман-Кемельчи позаботились и об этой роте: грузовик безалкогольного пива и копченых сосисок, дар предпринимателей города, был предоставлен десантникам в полное их распоряжение.
В отличие от подполковника Романенко, для которого принятие ключей Курман-Кемельчи, а затем и Джанкоя, было сплошным удовольствием, для майора Грибакова оно оказалось делом хлопотным. Но майор не возражал. Он ни словом не обмолвился о том, что неплохо бы комполка самому заняться делами или хотя бы выделить кого-нибудь Грибакову в помощники. Мотив его поведения был прост: Грибаков предоставлял своему шефу возможность самому вырыть себе могилу. Надежную и глубокую. И когда подполковник Романенко в нее свалится, очень важно, чтобы на глазах у начальства оказался надежный и исполнительный офицер, который сумеет взять полк в свои руки.
Полковник Волынский-Басманов, командир Марковской дивизии, как раз скрашивал себе тяготы домашнего ареста, обедая с майором Жоховым, начальником штаба 161-го парашютно-десантного полка, когда в гостиную вошла жена князя Элен и тихонько сообщила супругу, что полковник Чернок погиб.
Князь получил от Чернока тяжелое наследство. Оно напоминало чемодан без ручки, внутри которого тикает бомба с часовым механизмом. Короче говоря, командир Марковской дивизии полковник Волынский-Басманов согласно боевому расписанию получил верховное командование.
Случись такая радость еще полгода назад, полковник был бы на седьмом небе. Но — ах, незадача! — в сложных перипетиях современной политики нередко случается так: вчера — на коне, а сегодня — под конем. Поэтому в переломные моменты лучше быть в стороне от всякого рода коней и прочих ездовых животных.
Придерживаясь этого принципа, Волынские-Басмановы пережили Грозного, Годунова, всех самозванцев, и даже Романовых. С Божьей помощью князь Волынский-Басманов надеялся пережить и эту власть.
И вдруг — командование… Вот только этого ему и не хватало. И без того полно проблем: унизительный домашний арест, этот уже напившийся майор, шаткая ситуация… Одно подозрительное слово — и князь отправится на гарнизонную гауптвахту. И что есть командование в данной ситуации? Фикция. Никакой реальной власти. Зато реальна возможность попасть под огонь. Вон, Чернок летал — и долетался. Нет, благодарю покорно, мы уж как-нибудь так, потихоньку. Потерпим пьяного майора, поскучаем несколько дней дома. Незачем слушать паникеров, вопящих о катастрофе. Советские военные — не исчадия ада, а вполне нормальные люди. Взять, скажем, майора… Что, крымцы не пьют? Пьют! Простительная человеческая слабость. Разве в городе происходит нечто ужасное? Творятся разрушения? Имеются жертвы? Нет, все тихо и мирно. Ну, а если солдатики разграбят несколько жидовских или греческих лавчонок, то ничего страшного не случится.
Н-да, конечно, лучше было бы, останься здесь советский командир полка, а не его начштаба. Тот набрался уж как-то очень быстро, скучно и безобразно. Командир, майор… Белов? Нет, Беляев… да, Беляев! — показался князю разумным молодым человеком. Контакт с ним пригодился бы. Интересно, он женат? Можно было бы даже, например, выдать за него младшенькую, Ивонн… Или средненькую, Арлетт… Или даже старшенькую, Полин… Дочерей у полковника было достаточно, чтобы завести полезные связи во всех слоях крымского высшего света, но раз такой поворот — то и в СССР наверняка есть своя «аристократия», среди которой ценится истинно дворянское происхождение.
Кстати, и сам Волынский-Басманов подумывал о женитьбе. Развод, конечно, плохо отразился бы на его репутации, но князя теперь больше беспокоило то, что на нем род Волынских-Басмановых прервется. Уж лучше развод.
Матримониальные планы отвлекли его и некоторое усилие потребовалось, чтобы вернуть мысли на прежнюю тревожную дорожку. Случай с Черноком — это повод к войне. И если где-то отыщется горячая голова, которая воспылает местью… Да, тогда новоявленному командующему не поздоровится.
«Лучше забыть, — решил он. — Жена мне ничего не говорила, а если и говорила — то я не слышал».
— Еще кусочек пулярки? — спросил он у майора Жохова.
— Давай, — согласился начштаба.
— Факимада, — прошептал Шамиль, глядя, как на экране вспухает багровое облако, секунду назад бывшее командным «Дроздом» Чернока.
Остальные молчали.
Мерцали окна контрольных мониторов. По московскому каналу транслировали какой-то фильм. Татарское телевидение передавало спортивную программу.
— Кашук, — сказал Князь. — Ты записывал?
— Да.
— Прокрути это еще раз. Прокрути по всем каналам, чтобы все увидели…
— Нет, — отрезал Верещагин.
— Что значит «нет», Арт? — Князь вцепился в воротник своего друга-пехотинца.