«Ну, — подумал он, — жив буду, не забуду. Ни одна баба от меня ни добра, ни доверия не увидит. Потому что знаю я теперь, во что оно обходится: в поломанные ребра и разбитую морду».
Глубокая ночь над Качей скрывала творившуюся в городке суматоху. Качинские спецназовцы готовили рейд на Севастополь, чтобы освободить пилотов. Десантники, посаженные на тот же хоздвор, куда они днем загнали качинцев, и не помышляли о побеге. Придут наши, тогда и посчитаемся. А в том, что они придут, сомнений не было.
Поручик Бурцев разбирался в управлении советской БМД, но мысли его блуждали где-то в жилом городке «вдов», среди «живой изгороди», там, где он увидел в луче фонаря черноволосую женщину в комбезе советского десантника.
Глава 10
Кольт майора Лебедя
Господь создал людей сильными и слабыми. Полковник Кольт уравнял шансы.
— Товарищ капитан, проснитесь! Вставайте, пожалуйста, товарищ капитан!
Глеб продрал глаза:
— Час ночи, какого хрена… — Во рту было сухо и гадостно, как в заброшенной выгребной яме, голова гудела и слегка подводило живот — коньяк вчера мешали с водкой и пивом, закусывая фисташками и картофельными чипсами…
Он встал, расправил затекшее от спанья в кресле тело, надел куртку, пояс и пошел в сортир.
Облегчившись, помыв руки, лицо и сполоснув рот, он чувствовал себя уже почти человеком. Для окончательного пробуждения необходима была сигарета.
— Что такое, что за херня? — спросил Глеб, закуривая.
— Сами удивляемся, что за херня, товарищ капитан, — ответил Петраков. — В городе, кажется, бой.
Глеб обругал себя дураком: ветер действительно доносил канонаду. Ялта была отсюда не видна, закрытая хребтиной горы, но Гурзуф лежал в полной темноте, и темнота эта изредка озарялась вспышками, которые Глебу хорошо были знакомы: так взрываются гранаты. Виднелось несколько светлых пятен — видимо, что-то горело.
— Бинокль, — сказал Глеб.
Верещагин сунул ему в руку бинокль — трофейный, цейссовский.
То, что горело в Гурзуфе, действительно было кострами. Похоже, пылали машины на улицах.
— Трам-тарарам, — с чувством сказал Глеб. — Артем, ты что думаешь? Что произошло?
— Не иначе как вторжение марсиан, — усмехнулся Верещагин. — Не задавайте идиотских вопросов, Глеб, и не получите идиотских ответов. Конечно, это местные.
— Этого быть не может! — сказал Петраков. — Местные за нас. Они сами нас позвали!
— Ну, тогда остаются только марсиане.
— Хватит глупых шуток, — оборвал Стумбиньш. — Что мы будем делать?
Собственно говоря, первый шаг был ясен: посылка разведчиков. Петраков уже собирал свой взвод.
— Блин, как же это вышло? — пробормотал Глеб себе под нос.
— Еще одно, — сказал Стумбиньш. — Связи нет, товарищ капитан.
— Как нет?
— Помехи на всех частотах. Очень сильные.
Первое, что пришло в голову Глебу — телевышка. Нет, исключено: телевышка работала весь день и со связью все было в порядке. Значит, на одной из этих высоток установили мощный генератор помех. Еще одна головная боль.
Они пошли в комнату отдыха и расстелили карту на столе. Собрался разведвзвод. Глеб отобрал девятерых, наметил цель: узнать, что и как в Гурзуфе и на Никитском перевале. Программа-максимум — найти постановщик помех. В огневой контакт не вступать — категорически, разве что в самом крайнем случае. Выжить, вернуться и доложить.
Верещагин тоже послал двоих: Миллера и Сидорука. Остальные готовились, если что, оборонять телепередающий центр. У Глеба с Верещагиным образовалась маленькая пауза.
— Пойдем выпьем кофе, — предложил старший лейтенант.
— Что?
— А что еще делать?
Они перебрались в кабинет и дернули «эспрессо» из кофеварки.
Глеб ухватился пальцами за притолоку двери и подтянулся на одной руке.
— Дернул черт заснуть, — пожаловался он. — Теперь глаза слипаются. Как ты?
— Это дело нужно перетоптать, — с видом знатока ответил старлей. — Накатывает волнами. Если каждый новый приступ сонливости переносить на ногах, то все яки.
Согревая ладони о стакан, Глеб сел прямо на стол и начал перебирать канцелярские принадлежности. Взял со стола штучку непонятного назначения и неприятного вида, щелкнул два раза хромированными клыками.
— И на кой вот эта вэшчь? — спросил он.
— Расшиватель. Скрепки выдергивать. — Верещагин бросил в его сторону быстрый взгляд и снова уставился в окно.
— С ума сойти. Только для этого? И больше ни для чего? Что, ножиком скрепку нельзя отогнуть?
— Можно, Глеб. Но нужны рабочие места, нужно что-то делать из отходов пластика и стали, нужно давать работу куче рекламных агентств… Здесь масса народу занята тем, что придумывает, как бы что получше сделать, а потом получше продать. Конечно, можно скрепки вытягивать ножом, можно ножницами, можно ногтями или зубами. Можно пиво разливать в канистры, а пирожки заворачивать в газеты, а пластиковые пакетики стирать и сушить на прищепке. Но это — общество потребления, и они ни за что не откажутся от вот таких штучек. Покупай больше, работай меньше, жри слаще. Вот такая у них философия.
— Слушай, ты! — Глеб смял в руке пластиковый стаканчик. — Ты, конечно, великий специалист по «их нравам». Прям-таки наш замполит Захаров. Я понимаю — заграночки, разведка, то да се… Но скажи — неужели это нормально, что я, офицер Советской Армии, сыну своему кроссовки купить не могу? Что, так трудно выпуск кроссовок в стране наладить? Ладно, «жрите больше» — это философия глупая и неправильная, я согласен. Но почему нельзя жрать столько, сколько надо, не больше и не меньше? Почему у нас только Москва жрет от пуза, а в глубинке — шаром покати? Почему они при своей отсталой системе так с жиру бесятся, что придумали машинку для выдергивания скрепок, а мы со своей передовой системой сидим голые и босые? Давайте мы немного поживем в обществе потребления, а там уж сами решим, хорошо это или плохо.
— Глеб, ну вот если я тебе скажу, что хрен редьки не слаще — поверишь?
— Да чем, чем плохо, скажи мне?
— Да тем, что никто уже не хочет ни за что бороться. И когда приходит хана — в лице нас с тобой, Глеб! — все сидят, сложив ручки на животе, и ждут, что кто-то их выручит. И я не буду их за это осуждать. Понимаешь, трудно человеку подыхать с оружием в руках за то, чтобы кто-то через год купил себе новый автомобиль.
— Да что ты такое городишь, Артем! Ты вспомни, за что воевали наши отцы — за то, чтобы мы пожили наконец-то по-человечески! Ты никогда такого от своего отца не слышал, Верещагин?
— Нет, Асмоловский. Никогда.
— По-твоему, подыхать, чтобы дети жили по-людски, глупо? А подыхать непонятно вообще ради чего — не глупо? Зная, что ни тебе, ни твоим близким от твоей победы ни холодно ни жарко, и кто от нее выиграет — так это бровеносец наш, который очередную цацку на грудь себе повесит. Вот я думаю, что ты не прав. Они тут очень быстро взялись защищать свое общество потребления. А мне ради чужого ордена погибать офигенно не хочется.
Верещагин пожал плечами и вышел из кабинета, направляясь в аппаратную.
Командир 1-го горноегерского батальона капитан Карташов слегка разозлился. Красных пропустили к Гурзуфу, а он этого не хотел. Сидеть в зарослях и скалах над дорогой и обстреливать идущие по дороге машины было гораздо удобнее, чем вести ночной бой на улицах съежившегося от страха ялтинского пригорода. Однако, судя по всему, красные не собирались удерживать Гурзуф. Они прорывались к Никитскому перевалу, к дороге на Симфи.
Карташов хотел послать на Никитский перевал отряд и уже отдал такой приказ, когда связист позвал его к командно-штабной машине.