Мне повезло. Я родилась у моря и почти не помнила то время, когда небо было чистым, а по новостям не показывали очередной марш людей в противогазах. Бесконечные подъёмы в пять утра, чтобы успеть на электричку, душный офис с проблемным кондёром и руководство, попивающее настоящий кофе в отгороженном стеклом кабинете. В 2093-ем вся Россия была ограждена и поделена. За чистый воздух платили по квитанции, а на работе выживали, поскольку редко какого начальника волновало здоровье младших сотрудников.
Домой я возвращалась поздно. Задыхалась и потела, из последних сил крутя колёса сломанной электроколяски. Иногда от нехватки кислорода темнело в глазах и кружилась голова, тогда я заезжала в гипермаркеты. Они накачивали помещения сносным воздухом, но запрещали находиться внутри дольше часа. Я бездумно прокатывалась меж рядов, фантазируя о красивом постельном белье, фарфоровом сервизе, косметике, красной икре... И расстраивалась, не находя молоко и яйца по скидке.
Таким был мой досуг, мечтательным. Остальная жизнь принадлежала прямоходящим, судя по лестницам в барах, театрах и кино. А бордюры? Скошенные съезды на тротуары в Североморске были так же редки, как честные политики. А интересные места без высокого крыльца часто украшали неправильно расположенные двери. В 2093-м российские инвалиды-колясочники сидели дома или рано умирали, задолжав за чистый воздух. Только в некоторых странах им отстраивали отдельные районы, рядом с больницей, где квартиры стоили не дороже городских. Россия так и не вышла на их уровень, мы оставались страной «молодых и перспективных». Которые подхватили и доработали труды Джона Кхиэ над инъекциями кислорода, но так и не пустили их в массовое производство.
В очереди на лифты (высотные малосемейки размещали по сорок студий на этаже) я переводила дух, а в саму квартиру, где за шкафом-перегородкой из «Икея-эконом» беззаботно храпели в ингаляторы мать и младший брат, пробиралась как шпион. Иногда родные (лишь в одном из смыслов, предполагаемом этим словом) оставляли мусор на коврике перед дверью и яростно вскидывались на шуршание пакета, когда я переставляла его, чтобы проехать. «Больная или как? Не видишь, что мы спим?» Не нравилось им и как я перекладывала продукты в старый холодильник, пока не сообразила использовать сетку вместо пакета и поддерживать дверцу, чтобы не скрипела.
Я ночевала на лоджии, под бетонным потолком с голой лампочкой. Дешёвый надувной матрац лежал поверх контейнеров с одеждой, на уровне коляски. Стёкла с левой стороны были завешаны тряпками. Одно окно отличалось от остальных чёрной рамой: дом был старый, и до Реформы оно открывалось на проветривание. Несмотря на частую духоту и застоявшийся воздух, балкон был моим любимым местом на Земле. Особенно по утрам, когда меж соседних высоток над морем вставало солнце. Оно просвечивало сквозь утренний смог, и на балконе становилось так ярко, что складывалось впечатление, будто наш дом стоял в большом жёлто-сером облаке. Было страшно представить, как бывшие жильцы могли открыть окно и окунуться в эту райскую фантазию, почувствовать настоящий ветер в волосах. В интернете ещё находились статьи о суицидальных смертях через падение с высоты. Не потому ли они прыгали, что смотреть на эту красоту, не имея возможностей в ней жить, было невыносимо? Когда-то рассветы вдохновляли меня на борьбу, на любовь к жизни и терпение к близким, но силы кончались у всех, кто долго не добивался результата, вот и я растеряла свои. Книги, сериалы, интернет… Чем ещё жить калеке, до которой даже родственникам нет дела?
Я не могла помыться без посторонней помощи (у нас стояла самая дешёвая душевая кабина, где достать лейку сидя было нереально, а «родные» не желали оставлять её внизу, так же не делается), поэтому использовала влажные салфетки. Благо на них в «Домашнем» всегда были скидки. А чтобы не терять времени с утра и не потеть от натуги и волнения, влезая в джинсы так, чтобы при пересадке не запутаться в штанинах и не упасть на пол, я часто не раздевалась. Мать и брат презирали меня за это, называли лентяйкой, спиногрызкой, хотя я старалась изо всех сил не быть им обузой. Что поделать, если низкооплачиваемая социальная работа — предел для инвалида? Своё место в фирме я выбивала с боем, стоя в километровых очередях с куда более пригодными для работы калеками. По правде говоря, если бы брат не сдал наш компьютер на запчасти, я бы сделала «карьеру» на лоджии. Но ни он, ни мать никогда не шли мне навстречу. Не будь меня, они бы сдавали лоджию рабочим и получали куда больше денег. Сейчас наших пособий хватало на половину ипотечного кредита, но работала только я. Мать не хотела стоять фасовщицей за копейки или разгружать контейнеры в порту, а на другие работы в нашем районе с её хрипом и отдышкой не брали. Иными компетенциями она почему-то не обладала, и никогда не рассказывала почему...