Отборной бранью и угрозами, но главным образом с помощью солдат Леандро удалось-таки заставить женщин отступить на дорогу, ведущую в Симадас. Солнце давно зашло, когда они покинули Поселок, а когда вдалеке при входе в деревню показался полуразрушенный, с потрескавшейся черепицей домишко семьи Сота, уже совсем стемнело. Женщины оцепенели от изумления: старая Казимира поджидала их.
— Что с ней, что с моей Флорипес?..
Никто не ответил ей. Стоя на вершине холма около ветхих стен, старуха тщетно ждала ответа, она широко раскрыла глаза и вдруг как будто стала выше ростом, словно что-то огромное распирало ее изнутри. Наконец, не в силах больше сдержать ужаса и боли, всего, чем полнилась ее грудь и что было куда больше ее самой, она с мольбой воздела руки к небу; догадка молнией озарила ее:
— Они схватили мою внучку!
Душераздирающий крик пронзил ночную тишину. Не покидая своего поста, никому не разрешая себя поддерживать, старая Казимира начала проклинать белый свет, Национальную гвардию, себя самое и свою злосчастную судьбу. Слова оказались бессильны облегчить ее муки, и она рвала на себе волосы, извивалась, желая поскорее очнуться от этого кошмарного сна.
— Ах, злодеи, они украли у меня Флорипес! Они украли у меня мою любимую внучку! Что теперь со мной станется, господи Иисусе? Что теперь со мной станется, сеньоры? Что будет со всеми нами без моей маленькой Флорипес?
Мужчины и женщины выскальзывали, точно привидения, из мрачных нор убогой лачуги и окружали Казимиру. То был целый выводок выращенных ею детей и внуков. На фоне их темных фигур еще отчетливее выделялся в лунном свете силуэт пожилой, охваченной неистовством женщины. Она не плакала, нет, глаза у нее были суровые, ожесточенные; взгляд — острее звериных когтей.
— Ах, моя Флорипес!
На рассвете, когда Казимира, полумертвая от усталости, все еще продолжала охрипшим голосом жаловаться на несправедливость судьбы, в селении появились два конных жандарма. Едва завидев их, она торопливо сбежала вниз по склону, растрепанная, в развевающейся одежде.
— Ради бога, отвезите меня к моей внучке! Умоляю вас, сеньоры!
Верховые осторожно теснили ее назад.
— Спокойно, бабуся, не тормошись. Возвращайся домой, завтра она сама придет.
— Отвезите меня сейчас. Сделайте такое одолжение, возьмите меня с собой.
Казимира цеплялась за стремена и краги жандармов, она с трудом переводила дух, в груди у нее что-то дрожало, наверное непролитые слезы.
— Увезите меня к моей девочке. Увезите меня к внучке! Вы не видели мою внучку? Вы не видели ее, черт возьми?!
Семейство Сота смотрело с вершины холма на бабку, стоящую внизу перед двумя горячими лошадями. Она просила, заклинала, умоляюще складывала руки — пусть ее только выслушают, — но ей приходилось отступать перед натиском разгоряченных животных и вновь подниматься на возвышенность. Тогда крестьяне из Симадаса поспешили ей на подмогу, а обитатели лачуги направились по откосу навстречу им. Они медленно приближались: одна группа снизу, другая сверху, молча отсчитывая шаги. А между ними жандармы сержанта Леандро взводили курки.
— Расходитесь по домам, — приказывали они, гарцуя на лошадях прямо перед несчастной старухой.
Оба всадника держались рядом, так, чтобы наблюдать за семейством Сота и за крестьянами из Симадаса. Казимира, не переставая пятиться задом, пошатнулась, дети и внуки тотчас подбежали к ней, но она уверенно выпрямилась, взмахом руки заставила их удалиться. Теперь она уже не говорила, не упрашивала солдат. Она спотыкалась, падала и вновь вставала, отступала на шаг, останавливалась: она обессилела, но продолжала сопротивляться, твердая как утес. Руки ее были в крови, глаза застилала земля. Земля, а не слезы.
Но вот и полуразвалившиеся стены халупы, дальше отступать некуда. Очутившись наверху, старуха растопырила руки и застыла, окруженная семьей, прямо у ног лошадей. Она ударилась о пахнущую соленым потом стену плоти, почувствовала на себе теплое дыхание и слюну и, ничего не понимая, опустилась на колени.
— Матушка! — Сота бросились поднимать ее.
Казимира посмотрела на жандармов. Она позволила поставить себя на ноги, не сводя с них пристального взгляда, не отступая ни на пядь; наконец, уже выпрямившись во весь рост, порывисто повернулась и кинулась к дому, обхватив голову руками.
Жители Симадаса, достигшие середины холма, внешне сохраняли спокойствие, зубы их были крепко стиснуты, и они не выпускали изо рта сигарет. Миновав жалкую хижину Сота, всадники пустили коней по другой стороне холма, избавившись таким образом от необходимости расчищать дорогу среди крестьян.