Для начала он поведал о том, как угощал крестьянина сигаретами (если на тебе наручники не так-то просто свернуть самокрутку), пока они двое суток ехали чуть ли не через всю страну, он и его пленник, словно тень следующий всюду за ним.
— Можете себе представить, мы едем от самой Феррейры.
— Значит, он из Феррейры! — воскликнул солдат, снова взглянув на заключенного.
— Хуже, он из Алгарвы. Но когда мы окажемся в Лиссабоне, он нам подробно объяснит, почему в день восстания он оказался в Феррейре и что там делал. Разъяснишь или не разъяснишь, любезный?
Не успел он договорить, в комнату, недовольно покачивая головой, ввалился толстяк, огорченный только что услышанной новостью.
— Нет, вы только подумайте: они собираются объединить эту братию с обычными арестантами!
— Отлично, — заметил полицейский. — Дело кончится тем, что из тюрьмы выйдет больше политических, чем туда засадили.
Толстяк плюхнулся на кровать.
— Вероятно, у них не хватает свободного помещения… Но нас это не касается. Как только мы получим по телефону приказ, мы не мешкая уберемся отсюда.
— А этот голубчик?
— Этот голубчик? — повторил толстый агент, растянувшись на постели и уставившись в потолок. — Он наш, и мы захватим его с собой. Так что готовьтесь. Я больше не собираюсь сидеть за рулем.
Он так и завалился на раскладушку — в меховой куртке и сапогах и даже не снял с головы берета.
— Вечно одно и то же, — пожаловался жандарм из Лиссабона, продолжая шагать из угла в угол. Он приблизился к арестованному, фамильярно похлопал его по плечу: — Сама судьба связала нас друг с другом. Ты ездишь со мной, мочишься со мной, куришь мои сигареты… Чего ж тебе еще надо, старина?
Вот тут-то и появилась Флорипес. Выйдя из кабинета Леандро, она вдруг увидела прикованного к потолочной балке крестьянина; он пошатывался, будто окутанный густым туманом, щеки его покрывала многодневная щетина, опухшие от бессонницы глаза походили на узкие щелки. Девушка остолбенела. Этого человека несколько минут назад она видела на одной из фотографий. Казалось, рукой, воздетой кверху, он посылал кому-то далекому, невидимому отсюда условленный знак.
XI
А Серкал Ново?
Серкал Ново существует по-прежнему, охраняемый высокой стеной и вооруженными часовыми. И по-прежнему собаки и нищие роются в отбросах у дверей казармы в поисках пищи; прачки стирают грязное белье истосковавшихся по штатской жизни солдат; и разговорам о несчастной доле военнослужащих, разумеется, нет конца, достаточно вспомнить капрала Три-Шестнадцать, уроженца Алваро.
Кое-кого из новобранцев можно встретить в казарме, в гарнизонной лавке или просто разгуливающими по двору, но большинство из них проводят время на полигоне в ожидании приказа.
И вот раздается приказ:
— Батарея номер такой-то… Огонь!
«…по белому мулу», — мысленно добавляют рекруты.
Как объяснил Три-Шестнадцать, «По белому мулу — огонь» — всего-навсего поговорка, белый мул — никоим образом не мишень, не предмет, служащий целью для наводчиков орудий; зона обстрела, включающая самые отдаленные пустыри на стрельбище, нанесена на учебную карту пунктирами. Пройдет какой-то срок, и пулеметная очередь изрешетит все вокруг — на столько-то градусов восточнее мельницы, на столько-то метров правее ручья, к примеру; места эти, конечно, не увидишь отсюда невооруженным глазом, но оттого они не перестают реально существовать, ведь они отмечены на карте.
А карта, да будет вам известно, никогда не обманывает. Это все равно что распростертый на бумаге лик матушки Земли. Топографические знаки обозначают лес, голубые линии — реки, пусть пересохшие; существуют специальные обозначения для домов и для кладбищ, есть условные знаки, изображающие мосты, дороги, ведущие к отчему краю и к батареям на позициях. Даже ветер, даже изменения погоды находят свое отражение на карте в виде стрел, разбегающихся во всех направлениях, и цифр, которые командование заимствует из сводок. Так, если погода плохая, приказы одни, а если светит солнце, совсем другие, и карта уже расчерчивается по-иному.