— Черт побери, как все надоело!
Капитан, командир батареи, щелкает зажигалкой.
— Вы обратили внимание, как быстро мы заняли позиции? — Тон, которым произнесена эта фраза, и сами слова не оставляют сомнения в том, что они адресованы лейтенанту, и только лейтенанту. — За восемнадцать минут, самое большее.
— За семнадцать по хронометру.
— Даже за семнадцать. Просто великолепно! Говорят, Галлахер прямо-таки окосел от злости. Галлахер, ведь так?
— Точно так, господин капитан.
— Галлахер! Ну и имечко, язык сломаешь!
— А у его адъютанта фамилия еще чуднее. Алабама, представьте себе, Алабама Джек или Алабама Черт-Знает-Кто. Наверное, это прозвище. Алабама — название штата.
— Спасибо за информацию, — строго обрывает болтовню своего друга командир батареи. После минутного молчания он иронически смеется: — Сержант Алабама! Алабама! — «В сущности, — думает он, — это такое же название, как Морария или Сантарен, которые встречаются на каждом шагу». — Однажды у меня был денщик по прозвищу Малая Вода, — говорит он вслух.
— И еще у вас служил Драная Кошка, господин капитан. — Сержант снова пытается вмешаться в разговор.
— Да, — неохотно откликается капитан, — да. — И продолжает, глядя на лейтенанта: — Малая Вода — надо же такое придумать! Этот парень промышлял продажей морских водорослей, а собирать их можно только в часы отлива. Отсюда и прозвище… Забавно, не правда ли?
Товарищ его, молодой офицер, вежливо улыбается.
Отрезанные от внешнего мира, загнанные неистовым ливнем в укрытие, трое военных в фургончике словно три семени, ожидающие солнца. Время от времени до них доносятся обрывки фраз, мимо повозки поспешно проскальзывает будто тень какой-нибудь солдат. И хотя солдаты находятся всего в нескольких шагах от фургона, их силуэты и голоса кажутся смутными, будто поглощенными непроницаемым туманом.
— Раз, два, три… Раз, два, три, алло, Змея, алло, Змея…
Только эти слова звучат четко и достигают цели. Радист зовет Змею, Волка, Собаку, переходит на прием.
И позывные, подобно надоедливой занозе, вонзаются в монотонный шум дождя.
— Дай-то бог, чтобы снаряды не отсырели, — волнуется капитан.
Лейтенант смотрит на часы.
— Ума не приложу, как мы в такую погоду будем кормить солдат.
— И я тоже. Но сейчас меня больше беспокоят боеприпасы. Наших артиллеристов мы, слава богу, знаем, и, даже если бы я не видел перекошенную от зависти физиономию Галлахера, я все равно бы сказал: у американцев, разумеется, денег куры не клюют, им ничего не стоит развязать войну и вообще вытворять все, что заблагорассудится, зато наши солдаты не чета ихним.
— Это вы точно подметили, — ввертывает сержант.
Капитан и лейтенант с досадой вздыхают и переводят разговор на другую тему.
— Семнадцать минут — неплохой результат, — замечает первый.
— Еще бы! Это просто великолепно. И у нас здесь, и в любом другом месте, — поддакивает второй.
Лейтенант решает отрегулировать висящий у него на груди бинокль. Он наводит бинокль на небо, поднимает, опускает, однако, куда бы он его ни направлял, всюду перед лейтенантом серая степа дождя. Беспросветно-тусклое матовое стекло встает перед стеклами линз. А лейтенант все говорит и говорит, обращаясь к командиру или, быть может, к самому себе, чтобы развлечься:
— Да, уж в чем-нибудь другом, но в качестве их боеприпасов сомневаться не приходится. Снаряды просты в обращении, обладают огромной начальной скоростью полета, а главное, большим радиусом действия.
— Они просто идеальны для стремительных атак. Впрочем, потому их и применяли в Германии.
— И в Италии. Вы слышали, господин капитан, что рассказывал Галлахер?
— Правильно, в Монте Кассино. Я даже подозреваю, что почти весь заградительный огонь был создай с помощью этих снарядов.
— И в Нормандии тоже? — спрашивает лейтенант, все еще занятый биноклем.
— Конечно. В Нормандии, Австрии и, если мне не изменяет память, в районе Тихого океана. Или я что-то путаю?
Тут за их спинами раздается голос сержанта, какой-то сиротливый и задумчивый: